Сергей Поляков - Партизанская искра

— Что с ним? — обеспокоенно спросил Митя. — Неужели в самом деле батько заметил?

— Подождем еще немного. Трудно добраться, погода вон какая… — отозвался Парфентий.

И все как-то внутренне насторожились. По тону вожака почувствовали, что Парфентий сам был встревожен опозданием Брижатого. Подождали еще некоторое время, и всем показалось, что ждут очень долго.

Метель усиливалась.

— Пойдем без него. А неявку Брижатого будем считать, как отказ выполнить боевое задание, — глухо проговорил Парфентий и двинулся вперед.

В лесу было тихо. Вьюга бушевала где-то над головами, шумела в верхушках деревьев. Только изредка ветер прорвется, швырнет навстречу идущим огромную охапку сухого снега, заставит на минуту остановиться, отвернуться в сторону или закрыть варежкой лицо, и вновь отхлынет, и опять зашумит в вершинах.

Кончился лес. Ребята остановились на опушке. Отсюда начиналась степь, полого поднимающаяся на юг. Здесь, на просторе, ветер свободно гулял, гнал сыпучие снежные вихри.

Крымские ребята хорошо знали эти места. Здесь родились и выросли, здесь каждая пядь земли пропечатана босыми пятками детства.

Парфентий определил направление, поймав ветер своей бровью.

— Вот так и пойдем, как по компасу, — сказал он, протянув руку вперед, в сторону, где за восьмикилометровой снежной пеленой лежало полотно железной дороги.

Глубоко увязая в снегу, шли четверо юных мстителей, движимые любовью к Родине, ненавистью к врагам. Шли, не замечая, как хлестал по лицам снег, слепил очи, перехватывал дыхание.

А по земле тянулись снежные языки, зализывая глубокие свежие следы.

Ночь! Кто сегодня обмолвится о тебе недобрым словом? Нет, хороша, до чего хороша ты, злая, косматая, пургастая ночь! И в эти минуты во всем свете только тебе, метельная добрая ночь, мы поверяем сокровенные думы и дела наши! Тебе, буйная, мы открываем сердца наши потому, что сегодня ты нам мать, сестра и верный товарищ. Ты не выдашь нас, ночь! Сильнее дуйте, ветры, метите ураганы снегов, заносите следы от взоров недругов лютых!

И ветер степной несся навстречу, отвагой наполняя юные души.

Участок железнодорожной линии, который по указанию Моргуненко подлежал подрыву, был расположен на перегоне между станциями Каменный Мост — Врадиевка. Это было довольно глухое место вдалеке от станции и сел. К югу от линии лежала пустынная, взбудораженная февральской метелью степь. До самого ближайшего села в эту сторону было не меньше шести километров. В противоположную, северную сторону большим пространством сбегал к долине реки Кодымы пологий, пересеченный небольшими холмиками и овражками склон. Дальше склон выравнивался, переходил в массив молодого лиственного леса. Он тянулся вдоль берега Кодымы почти до самого села Кумары. А там, дальше простиралась степь до самой Саврани.

Сейчас все это было задернуто крутящейся снежной пеленой, от земли до неба, от края и до края.

Крымские подпольщики хорошо знали, что этот участок железнодорожной линии не охраняется. Самый ближний жандармский пост, состоящий из четырех солдат, находился от участка взрыва на расстоянии двух километров. Пост охранял маленький деревянный мост через узенькую балочку, многоводную в период весенних разливов. Изредка, раз или два в сутки, вдоль линии проходил румынский патруль. Но предварительная разведка установила, что он патрулировал только днем, да и то в хорошую погоду. В такую непогодь, какая была сегодня, ребятам нечего было опасаться.

Четверо юношей шли вперед к намеченной цели, не чувствуя усталости, не ведая страха.

Так шагали они долго, останавливаясь иногда, чтобы перевести дыхание, и снова шли, пока не оборвался путеводный ветер. Стало удивительно тихо, будто зашли они за высокую, непроницаемую стену. Путники остановились. Впереди, почти отвесно, встал крутой откос. Вьюга намела сюда, в затишье, могучие сугробы.

— Пришли, — шепнул Парфентий товарищам и сам почувствовал, как сердце изменило свой ритм. Оно медленными, но сильными толчками отдавалось в груди, в лопатках, в затылке, в кончиках пальцев на руках. Под тапкой на висках, готовый вырваться из-под кожи, хлестал крупный пульс.

«Как барабанит, — подумал Парфентий, — должно быть, шел, запыхался. А может, от страха у меня так? Нет, не страшно на душе, а как-то особенно легко и просторно. Это сердце старается послать по жилам больше крови, больше отваги».

И как бы в продолжение мысли Парфентия. Митя Попик взял его за руку и приложил к своей груди.

— Слышишь, Парфень, как стучит?

— Чего оно так?

— Радуется, что от взрыва, который мы сделаем, нашим станет легче на фронте.

— Ты угадал, Митька, — чуть не вскрикнул Парфентий, ударив Митю по плечу, — до чего верно! А у тебя как с сердцем, Миша? — спросил он Клименюка.

— У меня? Сейчас скажу, — Миша приложил руку к своей груди. — Сердце, как хорошо, что ты такое…

От души посмеялись мишиной шутке. Но шутка была быстра как птица, коснулась легким крылом и улетела.

— Так, — произнес Парфентий. И это «так» мгновенно сняло с лиц озорные улыбки. — Вы постойте здесь, а я поднимусь наверх.

Парфентий выбрался на насыпь. Здесь на открытом месте ветер свистел, шипели снега. Монотонно гудели где-то близко невидимые провода. Парфентий прополз вдоль полотна, ощупывая руками рельсы. Кое-где, между рельсами, тянулись поперек маленькие, упругие сугробики.

Выбрав место поудобнее, где не было снега на полотне, Парфентий свистнул товарищам.

— Одну ямку вот здесь, а вторую подальше. Зря не мотайся по линии, а ложись и копай. Да не спешите, времени хватит, надо сделать как следует.

— Идем, Миша, со мной.

— А мы здесь, под второй рельс, чтобы оба сразу рвануло.

Медленно поддавалась под ножами мерзлая земля. Рукавицами отгребали набитые комочки.

— Парфень, глянь-ка, — толкнул Миша Парфентия, — Что это?

— Где?

— А вон, шевелится, видишь?

— Не вижу.

— Да вон же, — Миша показал, — двигается!

— Вижу, замри, — шепнул Парфентии.

В нескольких шагах, на самом краю насыпи, виднелась бесформенная белая куча. Ее можно было принять за снежный бугорок. Но бугорок исчез.

— Оружие наготове, — в самое ухо Мише шепнул Парфентии, — ползи, скажи Мите, чтобы был начеку. Быстро!

Парфентии приник к земле. Он, не сводя глаз, следил за загадочной белой кучей. Палец его лежал на холодной собачке револьвера. Так длилось несколько секунд. От напряженного взгляда стало больно глазам. И вдруг белый предмет появился снова. Парфентии нажал курок. Хлопнул выстрел и кучи не стало. И, будто в ответ на его выстрел, неподалеку треснул другой, за ним истошный смертный крик и дикое протяжное: — Сдава-а-а-айсь!