Сергей Поляков - Партизанская искра

— Надо что-то предпринять.

— Нашими силами их переловить невозможно, домнул локотенент. Темнота и вьюга. У них выгодное положение, они скрыты от нас.

Анушку что-то пробормотал и прошел к себе в кабинет. В темном коридоре он споткнулся о труп часового и крепко выругался.

— Внесите в кабинет солдата, — приказал он.

В темноте Анушку долго чиркал зажигалкой. Дрожащими руками зажег лампу на столе. Оглядел лежащих на полу троих убитых. На секунду он наклонился над Брижатым и, когда разглядел вьющуюся от переносицы темную полосу крови, с досадой подумал, что не успел от этого парня узнать всего, что было нужно.

На самом деле, немного успел рассказать жандармскому офицеру Сашка Брижатый. Пуля Парфентия оборвала страшные слова предательства. Однако, он успел сказать такое, что давало Анушку основания надеяться на успех. Брижатый сообщил ему о том, что руководителем подпольной организации в Крымке является Парфентий Гречаный и что список этой организации хранится у комиссара Дмитрия Попика. По слухам, список будто бы зашит в одежде Дмитрия.

Вызвать Попика и добиться у него списка локотенент Анушку также не успел. Товарищи вырвали Дмитрия из рук начальника жандармерии.

— Эх, Петре, — чуть слышно произнес Анушку и вдруг почувствовал, как страх исчез совсем, пропала жалость к убитым. На смену хлынула ярость, поднимающаяся из глубины существа. Она подступала к горлу тупо давящей спазмой, ворошила под фуражкой жесткие, короткие волосы. И с этим чувством неостывающей злобы Анушку бросился к ватному пальто Дмитрия, валявшемуся в углу на полу.

Присутствующие жандармы и полицейские не понимали, что происходит с начальником. Они решили, что локотенент сошел с ума. Иначе, почему он с таким остервенением рвет пальто в клочья.

— Всем выйти, закрыть на замок дверь жандармерии. Двое солдат и двое полицейских пойдут со мной. Остальные здесь на посту.

С опаской, озираясь по сторонам, вся группа шла огородами, направляясь к дому Никифора Попика. Анушку шел впереди, пригнувшись, будто над головой свистели пули.

У дома Попика остановились. Офицер изо всей силы ударил каблуком в дверь.

На пороге в одном белье, как белое привидение, замер перепуганный хозяин.

Анушку грубо оттолкнул Никифора и вихрем ворвался в хату.

— Свет! Лампу, живо!

Хозяйка засветила лампу.

— Где сын? — проревел Анушку, кинувшись на отца.

— У вас он… арестован… — забормотал Никифор.

— Убежал! Твой сын бандит. Все бандиты, всех застрелить надо! Ты сволочь, Никифор. Притворялся, ты все знаешь! Все большевики! Я вас всех в Голту, в тюрьму!

Анушку еще долго орал, размахивая руками и сквернословя.

Никифор Попик стоял не шевелясь. Только колени его мелко дрожали.

— Да я что же… Ведь я честно работаю… Вы сами видите, господин начальник, как я стараюсь, — растерянно бормотал Никифор.

Локотенент перестал кричать и, подойдя к Попику, ухватил его за ворот рубахи.

— Ты, Никифор, сволочь! Ты знал, что твой сын партизан и не сказал мне.

Попик хотел что-то ответить, но Анушку ткнул его кулаком в лицо, и тот умолк, осев на пол.

— Давай пальто, давай брюки, все давай! — крикнул офицер хозяйке.

Мать, трясясь от страха, кинулась доставать и стаскивать в кучу все добро, что было в доме.

— Это не нужно, давай только Митькино, — пояснил Анушку.

Не доверяя никому, офицер сам рылся в вещах Дмитрия, рвал в клочья митины рубахи, вырывал из брюк и пиджаков карманы, выдирал каждый шов, каждую складку.

В хате стояла тишина. Было слышно лишь прерывистое дыхание офицера да треск разрываемой материи.

Наконец, из полы стеганого праздничного пиджака Дмитрия Анушку извлек маленький беленький конвертик. Метнулся к лампе. Развернул его. Руки Анушку тряслись, как в падучей.

— Семен, сюда! Читай.

— Список членов подпольной комсомольской организации «Партизанская искра». Первый…

Локотенент Анушку вырвал у Романенко листок и, зажав в руке, опрометью бросился из хаты.

Словно одержимый, бежал он по улицам притихшего села. Остальные с трудом поспевали за ним. По ногам била поземка. И что-то страшное было в этом исступленном беге молчаливых, прерывисто и хрипло дышащих людей.

У входа часовые в страхе расступились перед Анушку. Не зная, в чем дело, они решили, что начальник обезумел.

— Наверное, спятил, — шепнул один жандарм другому.

— Видимо, да, — ответил тот. — Уж больно много он пьет за последнее время.

— Должно быть, белая горячка начинается.

— А может, это их партизаны турнули?

— А в самом деле, ребята. А вдруг! Давайте-ка все в коридор. А ты, Модест, обойди кругом, да посмотри хорошенько.

— Страшно, — слабо возразил солдат.

— Иди, когда приказывают.

— Идем вместе, — предложил солдат, которого назвали Модестом.

— Ну и трус же ты.

— Хватят, пожалуй, из-за угла, вот и вся храбрость в три счета слетит.

— Ну, чёрт с тобой, — равнодушно отозвался сержант, прикрыв дверь.

Тем временем Анушку, запершись в кабинете, звонил в Голту. Он сообщил префекту о том, что подпольная организация, так долго беспокоившая домнула субколонела, находится в его руках и завтра будет ликвидирована. Анушку просил у префекта солидной помощи.

— Пора, пора, локотенент, — услышал Анушку в трубку телефона. — А помощь я готов в любую минуту оказать вам. К утру ожидайте карательный отряд. Да смотрите, не прозевайте опять.

— На сей раз они не уйдут, домнул субколонел.

— Действуйте, домнул капитан румынской королевской жандармерии, — закончил Изопеску, и трубка звякнула, не дав возможности Анушку поблагодарить префекта за его благосклонность и повышение в чине. Он благоговейно положил трубку и крепко потер ладони.

— Траян, ты на пороге великих событий. Смотри, не упусти случая. Ты теперь уже капитан!

Анушку стало весело, но ему захотелось еще больше взвинтить себя. Он широко распахнул дверь кабинета и крикнул:

— Все заходите! Завтра нам предстоит большая работа, а сейчас… — Он принес из комнаты несколько бутылок цуйки и всем налил.

Жандармы с полицаями пили за капитана Анушку, за то, что подпольная организация, принесшая столько хлопот, будет наконец задушена.

Парфентий и Дмитрий лежали на теплых кирпичах печки. После того, как Тамара перевязала обоим раны, Дмитрий забылся сном. Лишь по временам он пробуждался, крупно вздрагивал всем телом и с беспокойством спрашивал:

— Пора? Пойдем?

Парфентий осторожно клал на его пылающий лоб свою руку и шептал:

— Рано еще. Спи, я разбужу тебя, когда надо.

Дмитрий умолкал, бессильно ронял голову на подушку и снова погружался в тяжелый, полный странных бредовых видений, сон.