Богдан Сушинский - Жестокое милосердие

— Именно поэтому вы так откровенны со мной, пан майор?

— Отчасти да. В любом случае, мы теперь союзники. Не так ли?

— Естественно.

— А вы… тоже разведчик? Кадровый? Откровенность за откровенность, лейтенант.

— Никакого отношения к разведке. Обычный кадровый военный. Но потомственный, — улыбнулся Андрей.

— А я — потомственный разведчик. Как это ни странно, им был еще мой прадед. Правда, он работал на английскую разведку. А дед стал польским разведчиком еще в семидесятые годы прошлого столетия. Отец тоже. Он был резидентом в Литве. Вы ведь знаете, что государственные интересы Польши выходят далеко за пределы ее государственных границ.

— О, да! Размах у польской разведки, судя по всему, был имперский. При том что само государство, как показала война с немцами, не готово было к серьезной борьбе даже за суверенитет своей исконной территории. Мое мнение на этот счет не оскорбляет вас, пан майор?

— Оскорбляет, конечно, — невозмутимо ответил Смаржевский. — Имейте в виду: мои личные амбиции ничуть не меньше, чем амбиции моей давно обессилевшей Польши. Но мы, поляки-патриоты, надеемся, что она еще возродится. Хотя кое-кто из иностранных политических деятелей поспешил заверить мир, будто «польский вопрос» уже решен раз и навсегда.

— Оставим это заявление на совести политиков и будем исходить из существующих реалий. Поскольку теперь мы союзники, майор, и враг у нас общий… вы согласны помогать мне? Моей группе? Не можете же вы досиживать свои дни, не борясь с врагами Польши. Это было бы непатриотично.

— Вашей группе? Вы снова успели создать ее? Мазовецкий говорил…

— Что меня нет в живых. А группа погибла. Но мы уже договорились исходить из реальности.

— И считаете, что подробности вашего воскрешения не должны интересовать меня?

— У нас еще будет время. Итак, вы согласны помогать нам?

— Я думал над этим. Понимал, что рано или поздно мне придется решать, как бороться дальше. Потому и решил играть ва-банк. — Беркут заметил, что с того момента, как Смаржевский открылся ему, интеллигентское заискивание, его бесконечные «пан», «проше пана…» сразу же исчезли. Как и его подчеркнуто польский акцент. Теперь он говорил на чистом русском, коротко, резко, с ярко выраженным чувством достоинства. — Да, я согласен помогать вам. Можете рассчитывать на меня. Но с одним условием.

— …То, что вы сообщили мне о своей принадлежности к польской разведке, должно остаться исключительно между нами.

— Вот-вот. В группе никто не должен знать об этом. И тут я надеюсь на ваше слово офицера.

— Слово офицера, пан майор.

— И еще вот что. Мое условие: вы должны связать меня со своей разведкой. Я разведчик и хочу работать на разведку. Года два я еще, возможно, продержусь. Не думаю, чтобы за это время ваша армия победила немцев, но и не думаю, чтобы немцы сумели разгромить вас. Вполне возможно, что война закончится без ярко выраженной победы, и судьба Польши на многие годы окажется неопределенной. Вернее, она будет определяться ее современным статусом: фашистского концлагеря. Конечно, мне ближе по духу мои английские или американские коллеги — вы уж извините меня, лейтенант, за откровенность. Что поделаешь: старинный аристократический польский род.

— Но эти союзники оказались не теми, кто сейчас может и способен спасти вашу родину.

— Не теми, видит Бог, не теми. Самая реальная сила — вы, русские, украинцы… Ну а помогая украинскому народу, я тем самым помогаю братьям-славянам, помня, что мы родственны еще по племени полян, восточная ветвь которого стала основой украинского народа, а западная — польского.

— Мне это приятно, майор. Тем более что мои предки — из запорожских казаков.

— Матка боска, из казаков?!

— Не будем придирчивы к нашим предкам, — сдержанно улыбнулся Беркут. Давайте смотреть в будущее.

— Самое время осознать, что будущее следует оценивать, не только исходя из древних обид, — согласился с ним майор.

— Итак, ваше условие: я должен связать вас с советской разведкой?

— Как только представится хоть малейшая возможность, лейтенант. Надеюсь, для вас, кадрового военного, командира партизанского отряда, это будет несложно. И ваша рекомендация… Вы ведь знаете, что для руководства любой разведки главное — рекомендация и гарантии.

— Я плохо разбираюсь в этом. Но обещаю помочь. Как только представится та самая возможность.

Смаржевский положил руку ему на плечо. Даже в темноте (лампу он не зажег) Беркуту показалось, что майор сделал это так торжественно, словно хотел произнести клятву. Да и сам Андрей почувствовал, что в этом доме ему стало уютнее, а хозяин теперь казался понятливее и покладистее.

Для гостя у Смаржевского нашлись миска супа, кусок хлеба и кружка молока. Пока Беркут лакомился всем этим на небольшой, но со вкусом, в старинном стиле, обставленной кухне, майор сидел в низеньком кресле у входа и, казалось, дремал. Но как только под окном раздался какой-то подозрительный шорох, он мгновенно выхватил откуда-то из-под кресла (как оказалось, там у него был тайничок) пистолет и, погасив горевшую у него на уровне плеча свечу, метнулся к стене у окна.

Однако треск ветки больше не повторился. За окном было тихо. Смаржевский вернулся на место и снова зажег свое светило. Все это время Беркут невозмутимо продолжал есть холодный безвкусный суп. Он делал это не спеша, как человек, который невыносимо соскучился по нормальному столу и нормальной человеческой пище, и теперь наслаждался уже не столько насыщением желудка, сколько самой обстановкой, самим процессом цивилизованного потребления пищи.

— Может быть, с вами пришел еще кто-то? Вы не один? — спросил Смаржевский, положив пистолет себе на колени.

— В этот раз — один. У меня мало людей, майор. Группу придется создавать заново. — Только теперь он понял, почему Смаржевский занял именно это место: у двери, близ окна, но так, что выстрелом в окно достать его было невозможно. Все рассчитано. Не место для сидения, а хорошо избранная позиция.

— Мало, но все же группа существует? — недоверчиво переспросил Смаржевский. — Впрочем, Мазовецкий так и предполагал.

— Этих нескольких человек я привел из Польши.

— Откуда? Из Польши?!

— Из Польши, из Польши, пан майор. Вам трудно будет поверить, что, убегая из эшелона с пленными, я прошел почти половину вашей отчизны. Со мной в группе девушка, красавица полька. Впрочем, не будем о женщинах на ночь глядя.

— Значит, вы были в плену? И немцы не казнили вас?! Этого не может быть, пан Беркут. Какой эшелон? При чем здесь эшелон с пленными? Да гестапо попросту не выпустило бы вас из своих подвалов. Никогда бы не подумал, что вы наведались ко мне после «польского похода».