Богдан Сушинский - Жестокое милосердие

— Тогда спустимся. Нужно отоспаться. Хорошо отоспаться. Рискнем, обойдемся без дежурства у входа.

— Я обхожусь без него уже третий день.

В пещере действительно оказалось тепло, сухо, да к тому же достаточно просторно, чтобы не ощущать на себе тяжесть каменных сводов. Беркуту показалось, что с той поры, как он лишь на минутку заглянул сюда во время последнего посещения Смаржевского, майор немало потрудился, чтобы расширить свой бункер, смастерил еще одни двухэтажные нары, выдолбил две ниши-полки для оружия и продуктов. Третья, самая большая, ниша в конце пещеры, очевидно, была рассчитана на то, чтобы удобно было отстреливаться, даже когда сюда ворвутся.

Мазовецкий заметил, как внимательно осматривает эту нишу Беркут, и спросил, ничего ли он не заметил там.

— А что я должен был заметить? — не понял Андрей.

— Есть один маленький секрет. — Он отстранил лейтенанта, пошарил руками где-то внизу и вскоре открыл дверцу — несколько сбитых досок, с которыми была скреплена бетонным раствором большая каменная плашка. — Посмотри туда.

Сначала Беркут увидел сумрачный отблеск лунного сияния, потом, высунувшись по пояс из пещеры, разглядел внизу под собой каменистую пропасть, на дне которой едва слышно журчал ручеек.

— Вот это да! — изумился он. — Ни о существовании этой пропасти, ни о ручейке я даже не догадывался.

— Я тоже. Это провал. Карстовый провал. Видишь, сияние луны проникает только через две небольшие щели. А ручеек, который журчит там, можно обнаружить лишь метров за двести отсюда. Он выходит как бы из-под земли. Но по его руслу можно выбраться наружу. И уйти в лес.

— А Смаржевский?… Он что, скрывал от тебя существование этого запасного хода?

— Во всяком случае, до сих пор не показал его.

— Как туда спуститься? Понадобится веревка?

— Посмотри вправо. Ах да, нужен фонарь. Вернись в пещеру и захвати его.

Андрей отполз назад, взял фонарь и снова вернулся к пропасти.

Справа от входа виднелась небольшая площадка. Взобравшись на нее, лейтенант увидел довольно широкую полку, полого уводящую вниз, к ручью.

— Вот где можно было бы создать идеальную базу партизанского отряда, а, поручик?

— Я уже думал об этом, — согласился Мазовецкий, выбираясь на площадку рядом с Беркутом. — Но и западня тоже чудесная. Если, конечно, известно ее устройство. Кроме того, в этой пещере хорошо расправляться с неугодными людьми. Если пойдешь вверх по ручью, то увидишь еще один провал. Я бросал камни. По-моему, это вообще бездна. Человек исчезает там бесследно.

— Майор еще не догадывается, что ты разведал этот ход?

— Он скрывает от меня, я — от него. Впрочем, то, что отсюда можно выйти по руслу ручья, я узнал час назад. Спустился, прополз и вот, возвращаясь, встретил тебя. Устал как черт, рану разбередил, натер мозоль, да и ноги набил о камни. Но, как видишь, не зря.

— Значит, Смаржевский устраивается здесь довольно основательно. Неужели готовил базу для того, кто должен был сменить его на посту резидента?

— Не знаю. Когда позавчера, заинтересовавшись этой нишей, я случайно наткнулся на выход (плита оказалась плохо подогнанной), мне как-то стало не по себе. Такое ощущение, что, заходя сюда, действительно сам себя загоняешь в медвежью западню.

— У меня со Смаржевским тоже какой-то странный разговор получился. И сюда я пошел бы неохотно, если бы, конечно, не знал, что встречу тебя.

— Однако не думаю, чтобы он решился на предательство, — вдруг спохватился поручик, когда, старательно замаскировав выход, они вернулись в бункер. — Было бы непостижимо, если бы он предал меня, польского офицера.

— Будем надеяться… Как думаешь, у него еще есть надежные люди? Кто-то в селе все еще работает на него?

— Думаю, что работают. В этом селе живет немало поляков. В соседнем — тоже. Ему нужны помощники. Не исключено, что где-то спрятана рация. Хотя, судя по всему, связь с польской разведкой он действительно потерял. Не до него там сейчас. Жил бы он в Польше — тогда другое дело. Там его услуги были бы неоценимы.

Нары верхнего яруса оказались голыми, однако нижние были застелены двумя одеялами, одно из которых могло заменять матрац. Вместо подушек лежали свернутые красноармейские шинели. И все-таки Беркуту эти лежанки показались королевскими постелями. Впервые за много дней он разделся, лег, укрывшись одеялом, и почти сразу же почувствовал, что засыпает.

— Я тут вчера мальчишку одного встретил, — слышал он уже сквозь дремоту. — Лет эдак четырнадцати. Ну, разговорились. Он понял, что я партизан, и сказал, что по ту сторону села, за лесом, видел двух вооруженных людей, говорящих по-русски. Ему показалось, что это не партизаны, а военные. Но одеты они как-то странновато; по его описанию получается, что вроде как в маскхалаты.

— Может, полицаи? — сонно пробормотал Андрей. — Из пленных. Некоторые из них по привычке еще употребляют слова: «есть», «слушаю, товарищ командир».

— Да, но что им там делать? Он заметил этих двоих между холмами. Вроде бы шли из Лазорковой пустоши. Эта пустошь — нечто похожее на Змеиное плато, на котором тебя когда-то окружили немцы. Только более обжитая. Там остались кошара для овец, чабанская землянка и даже пещеры, в которых в старину жили монахи-отшельники. Так вот, мальчишка говорит, что эти двое, очевидно, скрываются где-то там, в пустоши.

— Может быть, может быть… — безразлично пробормотал Андрей, засыпая. — Боюсь, что это полицаи, и выслеживают они именно нас с тобой. Даже усаживают на деревья мальчишек — «кукушками», за паек. Возможно, твой информатор тоже из этих, пайковых «кукушек». Внимательнее поинтересуйся. Один такой пожалел меня, не выдал. Почти спас. Спасибо ему. А твой выдаст.

— Не думаю, лейтенант.

— Приятно.

— Что приятно? — не понял Мазовецкий.

— Приятно, когда тебя называют лейтенантом. Мне это нравится. Это все равно, что моряка, которого давно списали на берег, вдруг кто-то по старой памяти назовет морским волком.

— А все же стоит поинтересоваться, что за люди бродят по пустоши, все равно ведь нужно создавать из кого-то новую группу.

Но этих слов Андрей Громов уже не слышал. В ту ночь ему снились: деревня на берегу Амура, дом деда и поляна возле хижины охотника-китайца, на которой они с Дзянем обычно отрабатывали приемы японской борьбы… Как ни странно, в последнее время эти занятия на берегу таежной речки снились ему все чаще и чаще. Впрочем, такие сны начинали посещать его каждый раз, когда вдруг одолевала тоска по мирной жизни, когда проявлялся этот особый вид военной ностальгии.

Чтобы не терять времени на поиски брода, Мария несколькими прыжками преодолела мелкую речушку с удивительно чистой, небесно-голубой водой и кремнистым дном и, взбежав по каменистому склону, напрямик, через луг, пошла к селу.