Зелимхан Яндарбиев - Чечения - битва за свободу

Надо признать, изменения в имперской политике СССР произошли неимоверно большие и достаточно радикальные для политического мышления обывателя. Но, с точки зрения большой политики, произошли лишь неконцептуальные, тактические изменения, а сама концепция и стратегия имперского центра не претерпели существенных изменений. Это ни в коем случае не означает, что положение вещей будет законсервировано на сегодняшнем политическом уровне. До финала ещё далеко, но он предвидится оптимистичным. Укрепление внутри страны и внешнеполитической роли России, конечно, придаёт дополнительные импульсы политическим процессам не только в самой империи, но и во всём мире. Кроме того, это расширяет возможности маневра внутри самой империи, особенно в национальной политике: фактически, образовываются два центра. Приход к власти в РСФСР демократов и Ельцина, затем и подкрепление его позиции президентскими выборами, несомненно, говорит о том, что кризис доверия может быть преодолён, но пути и условия его преодоления остаются все те же: признание за каждым народом права на национальную независимость и реализация этого права. Любые другие решения будут лишь промежуточными.

Многие многосторонние и многослойные процессы, протекавшие с начала перестройки, получили политическую увязку в моменте укрепления политического суверенитета Российского государства. Вместе с тем, качественно изменилась ситуация и внутри самой РСФСР: народы колониального статуса оказались на временном перепутье, видение ими путей решения своих национальных проблем разделилось. Часть из них стоит за национально-освободительными движениями, часть — за приверженцами пророссийской ориентации в новом демократическом качестве Российской империи (не все осознают, что империи могут быть и в качестве демократического государства); часть ещё не решила, за кем ей идти. И это перепутье чревато для наших народов новыми осложнениями. Идея национальной независимости становится базовой в политическом самосознании народов колониального статуса, и она имеет свойство материализоваться посредством борьбы. Значит, борьба только начинается, а её истоки мы отметили.

1989, май 1991 г.

Всё-таки, почему народы нашей страны устремились, как модно стало выражаться, каждый в свою хату? Сегодня ли это началось? Наконец, в свою ли хату устремились эти народы? Кажется, такой вопросительный ряд обрекает нас на безответность. Но вопрос не всегда является только вопросом. Всё же, сегодня мало кого удовлетворяет ответ в форме риторического вопроса. Настало время собирать камни — не для отдельных личностей, а целых народов.

Исходя из библейского: вначале было слово, начнём со слов, десятилетиями довлевших над нашим сознанием, худо-бедно формируя его в определённом направлении, ибо это, в какой-то мере, определяет способность нашего общества воспринимать сегодняшние процессы в динамике, логике перспективы. Десятками лет мы жонглировали приставками и суффиксами интернациональной терминологии русского языка, не меняя их сути ни при каких обстоятельствах, этапах и эпохах социалистического строительства, лишь каждый раз приспосабливая их к уровню мышления новых и новых выдающихся деятелей партии и государства, всё величие коих зависело от места в партийной иерархии, а пиком мыслимых и немыслимых мечтаний был пост генсека. Мы мало заботились о конкретном наполнении терминов. Жонглёры менялись, а уважаемая публика трепетала аплодисментами, в основном, бурными и продолжительными, особенно после очередной медали, каждого ордена или звёздочки, пристёгиваемых любимцем публики на свою отеческую грудь. Но отцы и вожди народа приходили и уходили, а народы оставались, потому что жизнь не могла прерваться. Хотя мы и думали, что ничего не меняется, народы, оказывается, менялись, развивались и не обязательно по чьей-либо указке.

Интернационализм, братство, равенство, дружба народов (и не меньше, но только не с кем хочешь, а с кем можно), счастье (всеобщее, так как мы не индивидуалисты, а люди коллективного разума), светлое будущее (коммунизм) — терминологический набор был чёткий, в красивых упаковках и бутафорски лёгок. Потому, видимо, и казались жонглёры исполинами. Хотя многие из публики понимали, что к чему. Но всем хотелось надеяться на лучшее, верить в достижимость одним махом вселенского счастья и таким библейским путём: Будь! тем более, если обосновывается это теорией и практикой (в этом тоже мы не сомневались) самого передового учения о переустройстве мира, доставшегося двадцатому веку (вовсе не совершенному, к тому же, и загнивающему). Тут ещё помогала и наша природная лень, которая не давала заглянуть в её многотомность, стоящую на книжных полках, и сверить верную дорогу, по которой так уверенно идём, с начертаниями вождей учения.

Таким образом, термины оказались единственно реальной движущей силой на пути нашего прогресса, то есть и движущей силой, и целью нашего движения, и формой, воплощавшей наши мечты. Порой и друг друга мы начинали воспринимать в цитатах из докладов на торжественных собраниях, в цвете почётных грамот, пяти — и десяти рублёвых премий на праздники, мгновенно воплощаемых в поллитровки, чтобы отметить свои успехи. А жизнь, разделённая на героические пятилетки (то есть расчленённая), уже чувствовалась и измерялась не днями, а их годами — начальными, основными, переломными, решающими и завершающими. Мыслили, как водилось, крупно, масштабно, по социалистически, перспективно и, конечно, интернационально, потому что государство наше было многонациональным, и сам Бог велел быть флагманом интернационализма. Наша бутафория, которая была самая и самая, позволяла…

Самым модным словом в нашем лексиконе оказалось интернационализм, а также всевозможные производные от него. И как всякое модное, оно стало диктовать свои условия, и как всякий диктат, оно стало навязчивым, и как всякое навязчивое, оно стало превращаться в свою противоположность, то есть выполнять функции, прямо противоположные своей сути. Оно стало и ярлыком, и ярлыгой, и кнутом, и пряником, и похвалой, и ругательством — чем угодно, только не выражением извечной сути человеческой души, принципов человеческого общежития, даже законов развития любого живого и общественного организма. Для кого-то интернационализм становился довеском к компенсации, получаемой за спекуляцию своим кровным, национальным, за безнравственность и бездуховность, в виде денежного вознаграждения (подачки) или взятки, для другого — нагрузкой к своему истинному, интернациональному чувству, совестливости и человеколюбия. Для первого — удобной маской, для второго — несносным клеймом. Для первых — пропуском, входом со двора в престижные и доходные места, высокие кабинеты и личные покои генерал-губернаторов и их двора, для вторых — некрасовским парадным подъездом. Так, со двора, и входили в покои народом избранных другие народные представители: депутаты и народные судьи, представители народных правительств, народные вожди и вожди народов, а народные ходоки толпились у их подъездов в извечном поклоне, выпрашивая минуты внимания к себе и народно-национальным судьбам. А те, кто не хотел унижаться поклоном, становились изгоями монолитного общества, разбойниками государственных дорог, и кончали они плохо — кто под забором, у кого не хватило характера; кто на лагерных нарах в тюремной одиночке или в кабацкой драке, что было престижнее парадных подъездов.