Аурел Михале - Тревожные ночи

А немцы, чудно право, ведут себя, ровно слепые. Что бы им всем гуртом навалиться на меня! Так нет же, не наваливаются… Вставил я новую обойму в автомат, строчу по ним без передышки. А сзади огонь все приближается. Поворачиваю я туда голову и вижу: ползет ко мне какая-то тень, несколько шагов до меня осталось… Хватаю гранату, да так в руке с нею и застываю. Слышу, зовет меня кто-то по имени: «Силе, Силе!» Барбу! Пополз я ему навстречу, хоть поджилки и трясутся. А он мне шепчет: «Немцы то были!» Это он про тех, что курили…

Подползли мы друг к другу вплотную — чувствую, как он мне в лицо дышит. Огонь немцев словно начал к тому времени стихать. Тут Барбу приподнялся на локте и протягивает мне что-то. «Силе, — говорит, — будто полоснули они меня по ноге». Гляжу — бинт. Разрываю ему штанину, накладываю на ногу повязку. Рана, видать, нетяжелая, а все же чувствую, что больно ему — нога вся напряглась. «Что же нам делать, Силе?» — спрашивает он меня. «Черт бы тебя побрал! — огрызнулся я. — Ведь тебе же приспичило идти за языком!.. Вот и расхлебывай теперь!..» «А я думал, раз дорогу знаю, нетрудное будет это дело», — объяснил он. «Нетрудное! — передразнил я его. — Крышка нам с тобой, брат! Сложим здесь кости за сотни километров от нашей границы».

Он растерялся, молчит, думает. Вижу, и его страх начал пробирать. Задрожал весь, когда снова стали над нами пули скрещиваться. И с одной стороны летят, и с другой. Не знаешь, куда и спасаться… Поползли мы снова по ельнику, чтобы улизнуть как-нибудь из этой ловушки. И вдруг останавливается мой Барбуле и начинает хохотать. И хохочет, и хохочет, удержу нет. И такая взяла меня на него злость, что в пору навести на него автомат и порешить на месте… «Слышь, Силе, — говорит наконец. — Пришла мне в голову идея!» «А пропади ты пропадом со своими идеями!» — вырвалось у меня. «Нет, ты послушай, — говорит, — иначе нам не выбраться. Ты, — и он ткнул меня пальцем в грудь, — стреляй в эту сторону, а я буду стрелять в другую. Натравим их друг на друга, а сами айда сюда, вправо. Пусть себе лупят друг дружку на здоровье!..»

— Ха-ха-ха! — прервал рассказчика оглушительный хохот.

— Который это Барбу?.. Сын Мэкицы?

— Ну и башковитый же парень!

Хохотали опять долго, неудержимо. Некоторые из сидящих даже на спину попадали, а кто помоложе — пинали друг друга, чтоб пробиться ближе к рассказчику. Когда смех наконец стих, Василе возобновил рассказ.

— Сказано — сделано! Улеглись мы с ним оба на землю, я в одну сторону, он — в другую и пошли: я стреляю, он стреляет, я гранату бросаю, он бросает. Завязался между немцами форменный бой. И мы здорово стреляли, а немцы такую пальбу развели, что небо с овчинку показалось. Пули и гранаты, хоть и скрещиваются над нашими головами, а все на них же обрушиваются, А когда мы распалили их так, что дальше некуда, дернул меня Барбу за рукав и шепнул: «Ну, а теперь, Силе, давай сматываться. Зарядили мы фрицев, хватит им теперь до утра!»

И тихохонько, тихохонько, ползком да ползком стали мы загибать вправо… Бой немцев между собой был в полном разгаре… Одна сторона даже минометы в ход пустила. Взрывы, огонь, дым, трассирующие пули! Да что говорить — война по всем правилам. Тут я и говорю Барбу: «Теперь, когда они так заняты, айда назад в роту». «Как, без языка?» — набросился он на меня. «К черту язык», — начал было я убеждать его. Да куда там! Разве его уговоришь! Уперся, и ни в какую. «Найдем языка, тогда и пойдем, — твердит. — К утру, когда устанут друг в друга палить, вернемся сюда. Может, удастся тогда захватить языка».

Что мог я поделать? Вернуться и оставить его одного? Не полагается… Пришлось согласиться. Под утро, хочешь не хочешь, пополз снова с ним к немецким позициям. Барбу впереди, я немного поотстав, чтобы поддержать его огнем в случае надобности… Ползем. Десять шагов проползли, двадцать, тридцать, и вдруг поднимается Барбу во весь рост и — бац! — швыряет гранату. А потом бросается ничком на землю, ждет, пока взорвется. А после как вскочит, да заорет: «Стой! Руки вверх!» Бегу к нему и вижу: стоят перед ним три немца — все, сколько их осталось в этой стороне. Винтовки побросали, руки вверх подняли. Построили мы их в ряд и погнали перед собой к роте.

Наши уже простились с нами. А как увидели, да еще с немцами, перекрестились… Барбу, хромая, командовал немцами: «Раз — два! раз — два!» Вся рота со смеху покатилась. Остановились мы у командного пункта. Барбу построил гитлеровцев в линейку — сам сбоку краем глаза поглядывает, чтобы равнение держали. А как вышел капитан, каблуками щелкнул и, приложив руку к каске, отрапортовал: «Здравия желаю, господин капитан! Привел три языка».

— Ха-ха-ха! — раздалось снова в толпе. Долго не смолкал хохот. Мужичонка в рваном тулупе просто корчился со смеху, ударяя изо всех сил кулаками по мешку, словно подушку выбивал. Даже старик на этот раз не удержался и тоже весело рассмеялся, не переставая усердно помешивать жаркие угли в костре.

Тишина леса пугала. Высокие с еще оголенными сучьями деревья словно застыли в дреме, как и свинцовое небо над нами. Ни дуновения ветерка, ни шороха, ни шелеста. Если бы не сладковато-терпкий запах насыщенной влагой и пригретой весенним теплом земли, не горьковатый привкус набухших почек и пробивающихся трав, можно было подумать, что мы вступили в заколдованный лес. Мы осторожно спускались по склону, держа винтовки наперевес и стараясь ступать как можно легче. Пушистый слой прошлогодней листвы и мягкая сырая земля скрадывали шум наших шагов. Мы тщательно обходили сухие ветки, чтобы не разбудить их треском этой притаившейся глубокой лесной тиши. Часто останавливались, припав к деревьям, и с замирающим сердцем подолгу прислушивались. Потом снова крались между деревьями, подавая друг другу знаки. Эта дорога в неизвестность уже начала меня беспокоить: вечерело, а мы все еще не достигли опушки.

— Ене, — тревожно шепнул мне капрал Илиуцэ, один из моих спутников, низенький беспокойный человек с барсучьими глазами и легкими кошачьими движениями, — а мы ведь все больше углубляемся в лес!

— Нет, — покачал я головой. — Мы спускаемся. Село должно быть там, внизу. — И, чтобы убедиться, я еще раз сверил направление по компасу. Конечно, Илиуцэ ошибался, мы шли правильно.

Я сделал знак ему и третьему дозорному, Ефтене, и мы продолжили наш путь.

Вдруг неожиданные выстрелы разорвали мертвое безмолвие леса. Укрывшись за деревьями, мы стали тревожно вслушиваться. Стреляли снизу, оттуда, где находилось село.

«Неужели наши успели дойти туда? — спрашивал я себя. — Невозможно. Мы же оставили их почти в четырех километрах отсюда, в лесочке у шоссе, и они должны были заночевать там. И потом нам одним дано было задание: подойти как можно ближе к селу и разведать силы и расположение немцев. Так почему же стрельба?» — терялся я в догадках.