Аурел Михале - Тревожные ночи

Темнело. Ночные тени все более сгущались, уже явно ощущалась прохлада наступающей ночи. Мы двинулись вперед. Но через несколько минут снова раздались выстрелы. Стреляли из винтовок, реже из автоматов. Выстрелы были разрозненные. Они остались без ответа. «Нет, это не бой, — продолжал я тревожно размышлять про себя. — И наших там, конечно, нет. Кто знает, почему им вдруг вздумалось стрелять! Решили использовать остатки дневного света, чтобы упражняться в стрельбе по мишеням?»

Мы продолжали красться среди деревьев, стараясь ступать еще осторожней. Выстрелы участились, но были по-прежнему все такие же разрозненные. Похоже, что стреляют вслепую, ради забавы. Но одно я установил точно — стреляли из села… «Значит, немцы из него не ушли…» — мелькнула мысль. И еще подумал я, что было их там немного: стреляли, очевидно, дозорные, оставленные в селе. На них, наверное, напал страх, вот они и стреляют… Я успокоился. Но вскоре возник новый повод для тревоги.

Не успели мы пройти и несколько десятков шагов, как услышали впереди себя треск сухих сучьев — кто-то поднимался нам навстречу. Мы снова притаились за деревьями с винтовками наготове. Конечно, у нас и в мыслях не было стрелять — пальба могла только выдать нас и помешать выполнить задание. Но не ждать же, пока немец заберет тебя голыми руками. Известно, разведчик должен быть готовым ко всему. Должен уметь, когда надо, стрелять и бросать в противника гранаты, хватать его мертвой хваткой за горло. Должен уметь и подкрадываться незаметно, как лиса, и отступать бесшумно, как кошка…

Шаги приближались. Теперь уже ясно можно было различить, что шли люди, несколько человек… Я растянулся за деревом, выставив винтовку вперед, и приказал знаком остальным последовать моему примеру.

Долго нам не пришлось ждать. Вскоре среди деревьев показался рослый, плечистый малый с большим мешком на спине. Он шел, тяжело ступая, поднимаясь прямо по склону, не разбирая дороги. Остановившись от нас шагах в пятнадцати, он повернулся к нам спиной и что-то пробормотал невнятно, но повелительно и резко. За деревьями послышались легкие шаги, всхлипыванье, детский крик… Мужчина бережно опустил мешок на землю и долго вытирал рукавом лоб. Нам хорошо видна была его голова со сдвинутой на затылок кожаной фуражкой и черными мокрыми от пота волосами… Лишь несколько мгновений спустя показалась женщина с ребенком лет трех на руках и другим постарше, которого она вела за руку, а за нею, едва передвигая ноги, ветхая старушка, больше тащившая, чем несшая на себе, громадный узел с тряпьем. «Беженцы! — вздохнул я с облегчением. — Выгнала война людей из насиженных мест, и скитаются сейчас, несчастные, в поисках крова по земле!»

Мы стали наблюдать за ними из наших укрытий.

Рослый мужчина — это был чешский крестьянин — хмурый и, как видно, неразговорчивый — взял из рук женщины ребенка, и она, всхлипывая, припала к его груди. Он ее обнял рукой за плечи и что-то ласково пробормотал, утешая. Женщина скоро успокоилась, вытерла глаза концом цветастого платка и занялась ребятишками. Труднее всех приходилось, видимо, старушке. Опустив узел на землю, она упала на него как подкошенная и долго сидела не шевелясь. Потом начала что-то жалобно причитать, все время указывая рукой то на свои ноги, то в сторону села, — ясно было, что ей хотелось вернуться назад. Лицо крестьянина еще более нахмурилось, и он сердито замотал головой. Затем, взвалив себе на спину мешок, а поверх еще и старухин узел, он молча зашагал вперед. Женщина с детишками последовала за ним. Последней покорно поплелась старуха. Они шли теперь прямо на нас. Когда беженцы поравнялись с нами, я тихонько окликнул их. Все трое остановились как вкопанные, растерянно озираясь по сторонам, — таким невероятным показался им, очевидно, звук человеческого голоса в этой лесной чаще.

Я знаком приказал Илиуцэ выйти им навстречу — воюя на Украине, он выучился немного говорить по-русски.

— Добрый вечер! — приветствовал он чехов.

Те словно окаменели, глядя с изумлением и ужасом на него. Но маленький капрал умел находить выход из любого положения, к тому же он знал пути к человеческому сердцу. Перекинув винтовку за спину, он ласково погладил по головке ребенка, помог крестьянину спустить на землю мешок и узел и протянул руку старушке, которая не решалась приблизиться. Лица беженцев прояснились, Илиуцэ вступил с ними в разговор. Говорила в основном женщина, великан только поддакивал ей, лишь изредка вставляя слово. Я нетерпеливо прислушивался к их беседе, но не мог уловить смысла — ко мне за дерево долетали только отдельные слова.

— Что они говорят? — не выдержав, крикнул я капралу и вышел из укрытия, а за мной последовал и Ефтене.

Беженцы снова застыли на месте и стали с испугом оглядываться на деревья, полагая, очевидно, что за каждым из них притаилось по солдату.

— Драпают от немцев! — объяснил мне Илиуцэ. — Только им да еще нескольким семьям удалось бежать. Всех остальных немцы вытаскивают из домов и угоняют неведомо куда… Чех говорит, в наказание за то, что крестьяне отказались рыть для них окопы и укрытия. Отсюда все и пошло… Немцы подожгли село… Но он не думает, чтобы они из него ушли…

Мы коротенько посовещались втроем. Решили просить чеха довести нас до опушки. Может, удастся и кое-что выведать от него о силах и укреплениях немцев в селе. Оба мои спутника были крепкие мужественные ребята, и я доверял им, как себе. Ефтене внешностью походил на нашего нового знакомца, чеха. Был такой же рослый и плечистый, как тот, и такой же сумрачный и молчаливый. Как боевой товарищ он не имел себе равного. Смелый и надежный, он обладал большой душевной силой. Я всегда брал его с собой, когда предстояло опасное задание, вроде сегодняшнего, чтобы было на кого опереться в трудную минуту. Брал я всегда с собой и Илиуцэ: маленький капрал был хитер, как бес, и умел всегда так повести дело, что немцы оставались в дураках.

Оставив женщин дожидаться его в лесу, чех повел нас к опушке. Страшное зрелище предстало нашим глазам. Вся часть села, примыкавшая к этой стороне леса, пылала. Дома горели ровно, изредка взметая огненные языки, освещая ночь кровавым заревом; некоторые уже догорали и с шумом рушились у нас на глазах. Над селом висело тяжелое черное облако. Оно медленно двигалось в сторону леса. Пахло дымом и гарью.

Уж насколько сильный и крепкий был наш проводник-чех, но и он не выдержал: увидев свой домик на окраине, пылающий, как свечка, разрыдался. Его неподдельное горе так тронуло нашего добряка Ефтене, что он даже нарушил свою обычную сдержанность и, подойдя, потрепал чеха дружески по плечу, шепнув:

— Ну, полно! Радуйся, что уцелел. Построишь другой.