Збигнев Сафьян - До последней капли крови

— Я помню об этом, — сказал сенатор, — но и вы не забывайте, что мы воюем с Японией, и никто не захочет ссориться с дядюшкой Джо, когда желтые сидят у нас на шее.

— Вы не знаете Россию, — ответил полковник.

— Только и слышишь об этом, — нехотя проворчал сенатор.

— Но ведь немцы под Москвой, а вы разговариваете с нами так, как будто русские стоят под Варшавой.

— Что это вы совсем один, Рашеньский? — спросил подошедший к нему офицер в звании капитана. Они были знакомы с Лондона. Капитан работал в секретариате Верховного и казался весьма симпатичным. — Может, познакомить вас с какой-нибудь красоткой из местных полек?

— Потом, — сказал Рашеньский. — Я хотел бы поговорить с Матушевским и сенатором Бирским…

— У вас только одно журналистское любопытство, — засмеялся капитан. — Они вам все равно ничего не скажут…

— Почему?

— Потому что, извините, это страна иллюзий.

— Не понимаю.

— Для нас, естественно. Верховный питает иллюзии, что чего-то добился. Его противники обольщаются, что Рузвельт не поддержит генерала, а тем временем польский вопрос приобретает для них здесь все большую экзотичность. Даже для польской эмиграции.

— Вы, наверное, заблуждаетесь.

— Может быть, — усмехнулся капитан. — Конечно, говорится много сентиментальных слов в адрес старушки Польши, но это не вызывает прилива добровольцев в нашу армию.

— Польские эмигранты на самом деле связаны с Польшей.

— Да, да, конечно. Но они дьявольски реалистичны, как Рашеньский.

— А это разве плохо?

Капитан не ответил, и Рашеньский перевел разговор на другую тему:

— Дорогой капитан, давно хотел спросить вас, что там случилось — с той бомбой — в самолете Верховного?

— Все это сплетни, — буркнул капитан.

— Но вы-то ведь знаете.

— Знаю. Но вы сразу об этом напишете или…

— Слово офицера, — заявил Рашеньский, — сохраню для истории.

— Ладно, — проворчал капитан. — Вы мне нравитесь. Во время полета над Атлантическим океаном в самолете Сикорского была обнаружена бомба с часовым взрывателем. Полковник Клечиньский нашел ее и обезвредил.

— Ничего себе, — проговорил Рашеньский.

— Вот именно! У генерала много врагов.

— Дело рук иностранной разведки? — спросил Рашеньский.

— Какой же вы все-таки наивный, пан Анджей… А вот и Матушевский, которого вы, кажется, искали.

Конечно, искал. Во время недавней пресс-конференции Матушевский, известный деятель польской эмиграции, резко выступил против генерала Сикорского. Он обвинил его в том, что тот скрыл правду о польско-советских отношениях. Почему ничего не говорится о польских границах, во всяком случае, о них не говорит генерал? Где советские гарантии, что границы не будут изменены? Не лежит ли в основе договора только лишь добрая воля Кремля?

Матушевский оказался добродушным господином, говорившим много и охотно.

— Что бы я ни сказал, — начал он, — вы все равно набрешете на меня, пан Рашеньский… Ну и пусть. Мы, польские американцы, не любим, как говорят в Польше, когда нам пускают пыль в глаза. Мы чувствуем, что генерал Сикорский относится к нам как к детям. Дружба с Россией! Что ни говори, пан редактор, такая дружба обходится нам дорого, а об этом генерал Сикорский ничего не говорит.

— Ваш председатель, Светлик, думает иначе, — сказал Рашеньский, — он горячо поддержал политику генерала Сикорского.

— Я тоже ее поддерживаю, — буркнул Матушевский, — но хотел, чтобы Сикорский четко высказался по такому вопросу: считает ли он, что после войны все и так будет решаться здесь, в Вашингтоне, как же он хочет оплачивать дружбу с Россией?

— А как вы считаете?

Матушевский улыбнулся.

— По правде говоря, мне кажется, что это не имеет никакого значения. Все, пан Рашеньский, после войны будет решаться тут, в Белом доме.

— А если нет, пан Матушевский?

Деятель эмиграции бросил на него недоуменный взгляд.

— Если нет? Ну, тогда надо будет подумать.

— Может, и не придется долго раздумывать?

Мимо пих прошел мужчина в черном костюме. Рашеньский, с интересом поглядев на него, подумал, что, может, стоит поговорить с этим генералом. Но в этот момент он увидел сенатора Бирского. Их познакомили до обеда, и теперь Рашеньскому было нетрудно попросить того дать интервью.

— Как вы оцениваете, господин сенатор, результаты визита генерала?

— Вы хотите действительно написать об этом?

— Да.

— Весьма положительно. Весьма… Генерал Сикорский покорил всех, в том числе и президента, широтой своих политических взглядов и четкостью выражения мысли. Этот визит будет способствовать укреплению нашей дружбы.

Рашеньский терпеть не мог завуалированных фраз. Спрятал блокнот в карман.

— А неофициально, господин сенатор?

Бирский взял его под руку.

— Читал как-то, господин редактор, одну вашу статью… или репортаж, уже не помню. Я почитываю польскую прессу, и она меня очень беспокоит.

— Почему?

— Я родился уже в Соединенных Штатах, господин редактор. В Польше был один раз, в двадцать девятом году, но думаю, что понимаю много, может, не все, но много. Вам не хватает, как это сказать… реалистического политического мышления. Ну скажите: зачем вам дразнить Россию хотя бы этой федерацией, о которой говорил Рачиньский, и требованием предоставления независимости прибалтийским государствам? Ведь Сикорский ничего не добился, никаких гарантий. Возникла совсем новая ситуация, в которой Польша должна быть связующим звеном между нами и ними, а не предметом торговли. Политики не любят лишних хлопот, а бывает… — Он не успел договорить.

Одинокий господин в темном костюме остановился в нерешительности, затем подошел к ним. Сенатор нехотя поздоровался с ним, Рашеньский назвал свою фамилию.

— Мне жаль, господин генерал, — сухо проговорил Бирский, — но я ничем не могу помочь вам. Извините… — Поклонился и ушел.

Рашеньский остался наедине с пожилым господином, чувствуя, что за ними наблюдают.

— Я рад нашему знакомству, — сухо сказал генерал. — У меня нет возможности встретиться с Верховным. Не могли бы вы подготовить материал о беседе со мной или опубликовать мое письмо?

— Вряд ли это возможно, пан генерал, — сказал Рашеньский, чувствуя, что оказался в неловком положении.

— Только потому, что я был сенатором, командующим округом, что не соглашался с Сикорским?

Рашеньский молчал.

— Ищете виновных, — продолжал генерал, — по-моему, это похоже на месть.

— И вы этого не понимаете, пан генерал?

— Нет, не понимаю.

— И ни в какой мере не чувствуете себя ответственным за то, что произошло?

Генерал молчал некоторое время, оглядывая зал.

— Нет, — проговорил он, — не чувствую. Мы не могли поступить иначе, история подтвердит это.