Збигнев Сафьян - До последней капли крови

— Мы договорились с Аней встретиться, но она не пришла, может, она дома? — спросил Радван.

— Наверное, задержалась в госпитале, — сухо ответил Павлик.

Наступила тишина.

— Ладно, — буркнул наконец Зигмунт, — заходи, если пришел, можешь подождать здесь.

— Спасибо.

Он провел Радвана в комнату Ани.

— Садись, — сказал Зигмунт и стал шагать от окна к двери и обратно, словно не замечая или не желая замечать поручника.

— Ты собирался уходить, не буду тебе мешать, — проговорил наконец Радван.

— Ты мне не мешаешь, — ответил Павлик и остановился напротив Стефана. — Ты должен расстаться с Аней, пойми это.

— Нет.

— Я не верю тебе, никогда не верил таким, как ты. Ваши взгляды сформировались раз и навсегда, никакие факты не переубедят вас. Неужели ты не видишь, что вы зашли в тупик? Что ты тоже оказался в тупике и хочешь втянуть туда и Аню?

— Нет, не вижу.

— И об этом ничего не говорят в посольстве? Ни у кого нет никаких сомнений? Радван молчал.

— Не хочешь говорить, не надо, тогда подумай, как к этому относится Аня.

— Аня любит меня.

— Это мещанский подход. Женщина должна послушно следовать за своим мужчиной, так?

— А ты считаешь, что должна бросить его, поскольку у них разные взгляды?

— Взгляды тут ни при чем.

— А что же тогда при чем?

— Все, — сказал Павлик. — Понимаешь? Самое главное, что есть в человеке… все его прошлое и будущее, все, что с ним станет и может стать.

— А ты? — проговорил тихо Радван. — Как бы ты поступил? Бросил бы девушку? Ту, к которой относишься как к своей жене? Бросил бы только потому, что вам якобы не по пути?

Павлик молчал.

— Откуда в тебе столько ненависти, — наседал теперь Радван, — откуда такая непримиримость?!

— Тебе этого никогда не понять, для этого надо прожить другую жизнь.

— Но в конце концов, и ты можешь ошибаться, и я могу ошибаться, ведь речь идет о различных взглядах, и только история определит, кто был прав.

— История уже определила, — буркнул Павлик. — Ты, — добавил он твердо, — представитель всего того, что я отрицаю.

— А ты, — проговорил тихо Радван, — приносишь мне беспокойство, боль, гнев и… в то же время… — Он не закончил фразу. — Пойду, может, встречу ее по дороге из госпиталя. Как-то странно получается, — добавил он, — были вместе в боях в Сентябре, и что же? Оказывается, нас абсолютно ничто не связывает… Даже поверить трудно!

Должна была прийти Ксения, но она заболела, и Аня осталась еще на одну ночь. К утру она сильно устала, спала не более двух часов, потому что в четыре часа пришел новый эшелон, койки ставили в коридоре, тяжелораненых везли в операционную, где восемь часов подряд дежурил едва державшийся на ногах пожилой врач Фокин. Аня склонялась над вновь поступившими ранеными, записывала на карточки их фамилии и старалась запомнить лица, отличить их одно от другого, но все они казались ей одинаковыми, даже голоса, стоны были похожими.

— Сестра, подойди ко мне, посиди… скажи, где я?.. что со мной будет?.. куда ранило?.. принеси попить… ничего не вижу… здесь очень темно…

Она ходила между койками и не знала, который час. Время, кажется, подходило к обеду, когда прибежала молодая санитарка и, подозрительно взглянув на Аню, как будто видела ее в первый раз, сказала:

— Тебя ждет в дежурке дама!

— Какая дама?

— Не знаю, — ответила санитарка, — какая-то иностранка, у нас таких здесь не бывает.

В дежурной комнате, отгороженной от коридора стеклянной дверью, Аню ждала Ева Кашельская. Проходившие мимо санитарки поглядывали на нее с нескрываемым любопытством, что, впрочем, нисколько не смущало пани Еву. Ей тоже не сиделось на месте, и она выглядывала в коридор; сквозь приоткрытую дверь видела палаты, стоявшие в коридоре вдоль стен койки… Когда появилась Аня, Кашельская сразу узнала ее, хотя до этого они не встречались.

— Вы пани Аня?

— Да, — удивленно ответила та.

— Меня зовут Ева Кашельская. Эта фамилия говорит вам о чем-нибудь?

— Нет.

— Стефан никогда обо мне не рассказывал?

— Нет.

— Значит, расскажу сама. Мы можем посидеть здесь, у вас найдется минутка времени?

— Пожалуйста. Хотя я не совсем понимаю…

— Конечно, не понимаете… Жуткие у вас здесь в госпитале условия. Как будто и знаешь об этом, а на самом деле поймешь лишь тогда, когда сам увидишь… Много раненых?

— Много. Но я думаю, вы пришли сюда не за тем, чтобы узнать, сколько раненых.

— А вы решительная. Нет, не за этим, разумеется. Меня не интересует, сколько здесь советских раненых. Я работаю вместе со Стефаном в посольстве, мы с ним дружим. Не смотрите так на меня… Больше я с ним дружу, а не он. Поэтому речь идет о нем… Видите ли… — Ева заколебалась и как будто лишилась присущего ей красноречия, — я люблю его… — и добавила своим, уже обычным тоном: — Впрочем, без взаимности.

— Я все еще не могу понять вас.

— Потому что я затянула со вступлением… Да, вы действительно красивая… Вы его любите?

— Собственно говоря, кто дал вам право…

— Конечно, никто, — прервала ее Кашельская, — но если это так…

— Да, так.

— Подумайте о нем… Он прекрасный парень. Сикорский очень любит его, но здесь, в том положении, в котором он оказался, ему больше ни дня нельзя оставаться в посольстве.

— Почему?

— Потому что его сломают или уничтожат, либо… вы его сломаете. — И Ева стала говорить тише. — Ведь вам, как и мне, прекрасно известно, что он беспомощен, мечется туда-сюда… Вы подорвали его веру, не дав ничего взамен… От него только и слышишь: «Откуда я знаю, что хорошо и что правильно…»

— Это необходимо знать хотя бы ради себя, иначе не проживешь.

— А вы уверены, что он знает? Наступило долгов молчание.

— Взгляды, которые вы исповедуете, можно исповедовать и в Лондоне? — спросила Кашельская.

— Конечно.

— В таком случае, девушка, выходите за него замуж и уезжайте из России. Это можно еще успеть сделать… У Стефана есть среди командного состава Старые приятели отца, в конце концов можно обратиться даже к генералу Сикорскому… Уговорите его. Вы, впрочем, тоже оживете в Лондоне, а здесь у него, поверьте, нет никаких шансов… — Ева напрасно ждала ответа. — И сейчас это сделать нелегко, — продолжала она, но в ее голосе появился уже оттенок просьбы, — но кое-что сделать можно. Кто знает, что будет завтра? Я использую все свои возможности… а они у меня есть, можете в этом не сомневаться.

— Я этого не сделаю! — резко заявила Аня.

— Почему? Боитесь русских, своих товарищей? Ведь в Лондоне тоже можно быть коммунистом, если вы таковым являетесь. Вы очень молоды и еще не понимаете, что для женщины значит мужчина, как необходимо беречь его, чтобы сохранить… Он такой слабый и податливый… Как легко мы отказываемся от нашей веры в человека, которого любим!