Стефан Гейм - «Крестоносцы» войны

— Вы хоть медаль-то получили?

— Ни шиша.

— Я бы охотно написала об этой истории.

— Не надо, прошу вас. Порадуйтесь со мной, что, может быть, кое-кто из ребят сегодня жив, потому что мы с Клементсом сумели выкурить немцев. Но если эта история получит огласку, Уиллоуби обозлится, и Люмис, и еще другие, — и тогда меня совсем лишат свободы действий.

— Мне пора идти, — сказала Карен. — Они там вечеринку устраивают для меня.

Они сошли с моста. Под деревьями стоял грузовик с громкоговорителем, накрытый маскировочной сеткой. Карен и Бинг сели на ящик с инструментами, стоявший возле грузовика.

— Эта листовка начинает тревожить меня, — заговорил Бинг. — Я отчасти виноват в этой затее. Вот когда вы пришли в блиндаж Каррузерса, я только что всадил Иетсу нож в спину. Просто так — из озорства. Иетс приехал в дивизию Фарриша с определенным заданием: сказать, что выпустить листовку невозможно. А я возьми да и скажи, что можно. Не знаю, какая муха меня укусила. Нет, знаю: мне захотелось написать листовку. Захотелось сказать, за что мы воюем, потому что я сам хотел разобраться в этом, и потому что, по-моему, эта война — не только война пушек, танков и самолетов, но и война идей. Как, по-вашему?

— С одной стороны, это верно, — согласилась Карен. — Но ведь есть промышленники, которые сейчас получают миллионные прибыли, и они воюют за них. И есть солдаты, которые воюют, потому что их призвали, — что же им оставалось делать? А есть люди, которые воюют за право на жизнь. Но, воюя за это право, они вместе с тем воюют и за прибыли миллионеров. Так мне кажется. Тут все перепутано, и я не представляю себе, как это можно привести к одному знаменателю.

— Вы очень странно говорите…

— А как я должна говорить, по-вашему?

— Ну, не знаю… Вы все-таки женщина; вы должны бы чувствовать любовь, сострадание к угнетенным, сочувствие к тем, кто борется…

— Послушайте, Бинг, — сказала Карен. — Я всего нагляделась.

— Понятно.

— Я уже не верю в высокие идеалы. Когда доходит до дела, все решают цифры: сколько у кого войск, техники, денег. Без этого все ваши идеалы повиснут в воздухе, а те, кто верует в них, — на двух столбах с перекладиной.

Они встали и пошли к замку. Во дворе они столкнулись с Иетсом.

Увидев Карен, Иетс быстро подошел к ней.

— Я ищу вас повсюду, мисс Уоллес, мы вас ждем…

Внезапно темный двор осветился ярким светом: словно гигантские люстры, в воздухе повисли немецкие парашютные ракеты. С бешеной быстротой приближался глухой рокот моторов.

Загрохотали зенитки. Как всегда, — будь то огонь тяжелых или легких орудий, — казалось, что прислуга уснула и, застигнутая врасплох, теперь старается наверстать упущенное время. Пестрые дуги трассирующих пуль смыкались вокруг мишеней.

Карен побежала к замку. Иетс бросился за ней и схватил ее за плечи.

— Стойте на месте! — прошипел он.

— Вряд ли они могут нас нащупать, — сказал Бинг. — Но и он стоял неподвижно.

Невдалеке от них уже взрывались немецкие бомбы. Иетс чувствовал, как содрогается земля под ногами. У него сосало под ложечкой и дрожали колени.

— Не бойтесь, — сказал он Карен. — Это довольно далеко.

— Смотрите, как красиво! — воскликнула Карен. — Вот еще ракеты и еще… Как раз над нами!

Лица их в резком свете ракет казались неестественно большими, глубокие черные тени прорезали мертвенную бледность щек.

Иетс сказал:

— Да, в этом есть своеобразная красота. — Черт подери, если она может любоваться бомбежкой, то и он может.

— Терпеть не могу, когда осколки падают возле меня, — сказал Бинг. — Это самое противное. — Голос его звучал ровно.

— Вы не боитесь? — спросила Карен.

— Конечно, боюсь… Смотрите, смотрите! Один сбили!

До сих пор бомбардировщики были скрыты за световой завесой ракет. Но вот один из них вспыхнул, словно огромная звезда, закачался и сверкающей хвостатой кометой скользнул по небу.

Бинг толкнул Карен в спину, и не успела она опомниться, как они уже оба лежали ничком, прижимаясь к жесткой земле. Волна горячего воздуха прокатилась над ними.

— Чуть-чуть не задело. — Голос Иетса донесся до нее, словно откуда-то издалека. — Он упал там, за полем. Отсюда видно, как он горит.

Иетс помог Карен встать.

— Вы не ушиблись? — спросил он, смахивая пыль с ее куртки.

— Нет, я только очень испугалась. Не тогда, когда он падал, — я не поняла, что это значит. Но после взрыва…

— Видимо, он не успел сбросить все бомбы. Они и взорвались. Должно быть, мало что от него осталось. Может быть, сходим поглядеть? — оживленно говорил Иетс; сознание, что опасность миновала, развязало ему язык.

— Мне что-то не хочется никуда идти, — сказала Карен.

Кругом все было тихо, только пламя горящего самолета потрескивало в неподвижном воздухе.

— Ну, мисс Уоллес, — с наигранной бодростью сказал Иетс, — вас ждут на вечеринку. Пойдемте.

Бинг лежал на спальном мешке в башне замка и лихорадочно припоминал свой разговор с Толачьяном. Как он сказал? Где бы это ни случилось, это случилось со мной… Что именно случилось? Несправедливость, должно быть, страдания. Слушая Толачьяна, Бинг был твердо уверен, что рассказ о Тони, об этом новом Бэниане — великане с детским сердцем — разрешает все вопросы. А теперь он опять ни в чем не уверен… Трещины в стенах стали еще больше. Штукатурка так и сыплется с потолка. Завтра надо будет вытрясти мешок, он такой грязный… И хорошенько подумать о словах Толачьяна и о словах Карен… К черту все это, спать пора. Все равно не дадут спать — начнется бомбежка, зенитки. Красивое имя — Карен. Она честная, говорит, что думает. В том-то и беда — послушаешь ее и во всем изверишься… Ох, уж эта война!

На столе высился внушительный ряд бутылок: херес и бенедиктин, найденные в одном из погребов местечка Изиньи, шотландское виски и джин, припасенные еще во время службы в Англии, и прозрачный забористый кальвадос, выменянный Дондоло у здешних крестьян на сигареты. Мадемуазель Вокан, по просьбе Иетса, разрешила воспользоваться бокалами из хрустального набора, принадлежащего господину графу, который проживал в Париже; на тончайшем венецианском стекле — родовой герб: единорог над двумя сцепившимися львами.

— Вот это жизнь! — воскликнул Уиллоуби, косясь на ноги Карен.

Карен сменила брюки на юбку. Она удобно расположилась в углу диванчика времен Людовика XIV с сильно потертой голубой обивкой. Лампочки большой люстры ярко горели, сообщая комнате некоторое подобие ее былого великолепия. Окна были затемнены старым картоном и плакатами, на которых американский танкист, высунувшись из башни, пожимал руку многочисленному французскому семейству.

— Что же вы молчите, мисс Уоллес! — сказал Уиллоуби. — Правда, здесь очень уютно? Мы стараемся отгородиться от войны. Malbrough s'en va-t-en guerre! [3] Мальбрук в поход собрался (франц.). Ратаплан! Ратаплан! — запел он, размахивая в такт бокалом и расплескивая вино.