Михель Гавен - Валькирия рейха

В советском госпитале немецкий летчик, с опаленными белокурыми волосами и лицом, получивший множественные ранения и тяжелую контузию и до сих пор не приходивший в сознание, внезапно, как от удара, открывает глаза, и приподнявшись на постели, неотрывно смотрит в одну точку потемневшими, почти черными глазами. Они кажутся огромными из-за желто-коричневых теней, залегших под нижними веками. К нему подходят, пытаются снова уложить в постель. Но кажется, он не видит и не понимает ничего, что происходит вокруг: ее лицо стоит перед ним, он видит его ясно, оно плывет в ослепительной белизне и никакого тумана вокруг. Светлые волосы треплет ветер. Глаза длинные, как у древних египтянок на старинных сосудах, синие, как ясная ночь над Каиром. Кажется, в них колышется лунный бриз, как в волнах Черного моря у Алупки.. Она шевелит губами, словно зовет его. Или прощается… Хелене. Что с тобой?! Лена, дорогая…

Теряя сознание, Хелене падает на пол, истекая кровью. Перед глазами всплывают картины минувшего. В первый раз, когда Эрих любил ее, тогда, после вручения ему первой награды, она и сердилась, и была счастлива… Стараясь скрыть от прислуги следы бурной страсти, бушевавшей в ту ночь в тесных стенах ее маленькой комнаты, она сама прибрала помещение и поспешила на речку освежиться. Только-только сыграли подъем. Летчики лениво, группами и по одиночке, тянулись в столовую, спросонья вяло приветствуя ее. Хартмана среди них она не встретила. «Всю ночь гулял где-то. Спать завалился» – сообщил ей Лауфенберг. Она скрыла улыбку. Ей казалось, она и спустя три года ощущала нежное прикосновение коричневых илистых вод реки, свежесть плывущих кувшинок у берегов, видела свое отражение в воде и светлые волосы, текущие по волнам. Эти волны ласкали ее, как его руки еще совсем недавно.

– Лена! – вскочив с кровати, он рванул бинты, кровь хлынула из незаживших ран. – Лена!..

К нему спешили врачи, медсестры. Хелене… Хватаясь руками за стену, он медленно сполз на пол, оставляя на белой больничной стене кровавый след. И снова все померкло перед глазами…

– Эй! Эй! Ты чего?! – привлеченный шумом, вбежал американский солдат. Ему показалось, в комнате, где содержали немецкую летчицу, что-то упало. Он обнаружил, что белокурая фрау без сознания лежит на полу, в луже крови, которая сочится из ее запястий.

– Вот ненормальная, убить себя решила! – произнес он ошарашенно и бросился за помощью: – Сюда! Сюда!

Пока подоспевший товарищ вызывал врачей, солдат старался остановить кровь.

– Черт, – ругался он, – как это она сделала?! Не останавливается, зараза!..

Прибежал доктор. Только взглянув, он немедленно вызвал машину, Хелене сразу же отправили в госпиталь. Там ночью ее навестил американский генерал. Он огорченно упрекал летчицу:

– Зачем же вы решились на такое, фрау Райч? Вас не ожидает ничего страшного. У вас же вся жизнь еще впереди.

«Вся жизнь впереди! Она – позади, если бы он только знал!» – горько подумала Хелене. Не ответив генералу, она отвернулась к стене, крепко сжав перевязанные бинтами руки, на белоснежных повязках выступили яркие алые росинки крови.

Едва сознание возвращалось к нему, Эрих Хартман начинал думать о Хелене. Здоровье его медленно шло на поправку. Его еще не допрашивали. Но собственное будущее мало тревожило его: он был готов ко всему. О Хелене он думал тоскливо, с тревожным отчаянием, страдая от того, что не смог предотвратить грозящую ей опасность. Эти страдания еще больше усиливали муки, причиняемые тяжелой контузией, раны заживали благополучно. «Скорее всего, – думал Эрих, – она погибла. Она осталась одна, к тому же у нее отказало оружие, и истребителям противника ничего не стоило расправиться с ней. Но может быть, все-таки спаслась? И этот генерал фон Грайм, которому вечно что-то нужно.. А Андрис? Андрис погиб?! Сто против одного, что погиб. Но вдруг ему тоже удалось посадить самолет… Нет, он горел, как факел. А ведь он спас его, Хартмана… Как он сказал, ради Хелене… Замечательный, смелый, все понимающий Андрис.. Сколько бы я дал сейчас, чтобы он был жив!».

– Ты что такой мокрый? – насмешливо спросил его как-то Лауфенберг. – Тебя, небось, ревнивый муж окатил?

– Вот еще, – усмехнулся Эрих. Они целовались под душем, и мокрые волосы Хелене скользили по его плечам.. Капельки воды блестели на ее ресницах и влажном, совершенно обнаженном теле… Хелене… Теперь все безнадежно в прошлом. Только бы с тобой все было в порядке… Он помнил, как измученная бессонными ночами, она засыпала в его объятиях, не в состоянии даже отвечать на его ласки и он, как ребенка, хранил ее тревожный, чуткий сон. Как не хотелось будить ее, когда звонил фон Грайм и его заместители. Но, не открывая глаз, она протягивала руку к трубке и по привычке произносила:

«Хелене Райч, слушаю вас..»

Нет, как бы они ни уговаривали, Хелене не желала больше жить. Совершив три попытки самоубийства, она тяжело заболела – началось заражение крови. Американцы полагали, что она страшится наказания, ее угнетает боязнь расплаты. Они клялись, что ее даже не будут судить, она вскоре будет освобождена, отбыв краткий срок интернирования, который для нее, как для женщины, такой заслуженной, известной, к тому же красивой и молодой, будет весьма мягким. Она ни в чем не будет нуждаться, ей окажут помощь, предложат работу. К ней приезжал командующий ВВС союзнических войск, Айк Эйзенхауэр прислал ей телеграмму, а когда она совершила третью попытку самоубийства, сам приехал в госпиталь. Когда Эйзенхауэр вошел в палату, Хелене попыталась встать, но ее удержали – она была слишком плоха. Больше Хелене ничем не могла «порадовать» командующего союзников. Она не слышала его обещаний, клятв, уговоров. К концу его речи она потеряла сознание.

Полковник Крис Норрис, проявлявший к Хелене большое сочувствие и внимание, коими она, по правде, тяготилась, даже поставил охрану в ее палате. За Хелене следили денно и нощно. Ей прислали лучших психиатров. Но она осталась безразлична к их стараниям. Американские врачи были поражены, обнаружив, что самые эффективные методы воздействия не оказывают на пациентку никакого влияния. Она одержима стремлением к смерти. В ней умер сам инстинкт сохранения жизни. Это не помешательство – она вполне осознанно, в здравом уме, отказывается жить! Ей больше не нужна жизнь. Ее не интересовало будущее. У нее просто больше не было будущего.

Тяжелая психическая травма способствовала резкому развитию сепсиса. Измученное, исхудавшее тело Хелене покрыли гнойные раны, температура подскочила до 40° и чередовалась с ознобами. Кожа превратилась в желтоватый потрескавшийся пергамент. Угрожающе нарастала интоксикация. Все это сопровождалось явным расстройством психической деятельности. Хелене теряла сознание, бредила, сутками лежала неподвижно, погрузившись в состояние глубокой депрессии или, наоборот, вдруг неожиданно взрывалась, одержимая жаждой самоуничтожения, отказывалась принимать лекарства, срывала повязки. В бреду ей мерещились то развороченный осколками бомбы автомобиль на углу улицы чешской столицы, то падающий на землю горящий остов самолета, то лицо матери, будто зовущей ее к себе. Обливаясь потом, она глухо стонала сквозь зубы. Иногда затихала, и ей, вроде, становилось лучше. Температура падала, она начинала адекватно воспринимать и оценивать окружающий мир.