Филипп Капуто - Военный слух

И там царила неразбериха. Корреспондент в каске и бронежилете печатал на машинке сообщение, и выглядело это как-то театрально. Назойливо трещали телетайпы. Прочитав сообщения телеграфных агентств, мы с Йейтсом пришли к выводу, что решающий момент пока не наступил, хотя и близок. Подразделениям противника предстояло ещё целый день пробиваться с боями к городу. Прикинув, что приказ об эвакуации будет отдан в американском посольстве завтра, мы с Йейтсом пошли обратно в отель паковать свои вещи. Пока мы этим занимались, стемнело. Воздушный налёт завершился. Из окна своего номера на верхнем этаже отеля я видел, как полыхает горящий склад ГСМ. Ящерки-гекконы сидели на белых стенах номера, и в своём рептильем безразличии они даже не шевелились, когда стены вздрагивали от наведённых взрывов, вызванных бомбардировкой.

Я стащил свои вещи на два этажа ниже, в номер Ника Проффитта. Проффитт, корреспондент журнала «Ньюсуик», приютил меня неделей раньше, когда ракета противника разрушила верхние этажи соседнего отеля «Метрополь». Я провёл месяц во Вьетнаме во время наступления 1975 г., остался жив, и мне вовсе не хотелось, чтоб меня разнесло в клочья прямо в постели. Проффитт всё подначивал меня по поводу моих опасений, но мне было всё равно. Пускай подначивает сколько ему угодно. Мне было тридцать три года, на моём попечении находились жена и двое детей, и я больше не испытывал никакого желания что-то кому-то доказывать.

Мы с Проффиттом просидели полночи, допили наше пиво, докурили его траву, повспоминали о прошлом, поразмышляли о том, что может случиться завтра. И хотя мы надеялись, что посольство прикажет начать эвакуацию, сомнения у нас оставались. Пока что там никак не могли расстаться с иллюзорной уверенностью в том, что АРВ сможет остановить наступление северовьетнамских войск.

Проффитт, так же как и я, был из «старожилов» Индокитая. В конце шестидесятых — начале семидесятых он работал во Вьетнаме корреспондентом. Когда началось окончательное наступление коммунистов, мы оба были в Бейруте, оба работали спецкорами своих изданий на Ближнем Востоке. Я прочитал в своём бейрутском офисе телетайпное сообщение о падении Дананга и вызвался поехать в Сайгон. То сообщение пробудило во мне глубоко сокрытые в памяти воспоминания о солдатах и батальонах, о перестрелках и наступлениях, о высотах с номерами вместо названий, и о безрадостных, залитых дождями рассветах, которые я встречал в окопах. Даже после десятилетнего отсутствия я мог ясно представить себе ту часть Вьетнама, которую знал лучше всех прочих: рисовые чеки и джунгли на обширном пространстве к западу от Дананга. Было так, как будто бы в голове поднялся занавес, за которым открылась подробная карта боевых действий, на которой были отмечены стеклографом опасные участки, некоторые названия подчёркнуты — названия, которые оставались для меня важными, потому что там когда-то погибали солдаты. Хойвук, Биньтхай, высота 270, хребет «Чарли» и тропа «Пурпурное сердце». Было трудно смириться с тем, что все эти места оказались в руках противника.

Весь тот день я не находил себе покоя и регулярно подходил к телетайпу узнать о развитии событий. В скором времени мне стало ясно, что десяти лет оказалось недостаточно, чтобы разорвать объятия, в которых сжимала мою душу война. Я не мог не вернуться, сколь бы рискованно это ни было. Я не мог не увидеть конца этой войны, пусть даже всё шло к тому, что она закончится поражением того дела, которому я служил, будучи военнослужащим. Я не могу объяснить этого ощущения. Мне просто казалось, что побывать там в самом конце войны — моя личная обязанность. Поэтому я связался с американским офисом «Трибьюн», сообщив, что готов помогать Йейтсу, работавшему штатным корреспондентом газеты на Ближнем Востоке, в его работе по освещению наступления противника. Издатели сообщили, что не возражают. На следующее утро я уже летел во Вьетнам на борту самолёта компании «Эр Франс».

Я вышел из самолёта на базе Таншоннят 2 апреля — через десять лет и один месяц после того, как высадился в Дананге в составе 9-й экспедиционной бригады.

Для того чтобы подробно описать последнюю военную кампанию Северного Вьетнама, надо писать отдельную книгу. Я даже не уверен в том, что те события можно назвать кампанией, там происходило скорее массовое переселение людей. Северовьетнамская армия просто бурным потоком нахлынула на поля, устремляясь к Сайгону. За исключением одной непродолжительной и безнадёжной попытки дать отпор, предпринятой одной-единственной дивизией в столице провинции Ксуанлок, АРВ не оказала никакого серьёзного сопротивления. Южновьетнамская армия распалась. Она растворилась. Случались ужасные сцены, когда охваченные паникой солдаты во время бегства от наступающего противника избивали и давили гражданских лиц. Ближе к концу того месяца эта атмосфера распада стала уже просто физически ощутимой. У нас на глазах распадались, рушились не только армия, но и вся страна. Дороги были забиты беженцами и солдатами. Некоторые колонны растягивались на двадцать миль, змеями спускаясь с холмов и каучуковых плантаций к заболоченным равнинам вокруг Сайгона. Эти процессии, у которых, казалось, не было ни начала, ни конца, тянулись по дорогам до самого горизонта. Они плелись под дождём и жарким солнцем, босоногие гражданские лица, солдаты в ботинках, гниющих прямо на ногах. Некоторые солдаты не бросали оружия, твёрдо решив держаться друг друга в своих маленьких группках, но большинство шагали безоружными, это были павшие духом люди, решимости которых хватало лишь на бегство; там были потерявшиеся дети, которые плакали и звали родителей, и родители, которые выкрикивали имена своих детей; раненные бойцы в запёкшейся крови и грязных временных перевязках — некоторые шли сами, некоторые кучами лежали в кузовах санитарных машин; грузовики, автобусы, стада буйволов, скрипящие повозки с деревянными колёсами. Сплошным потоком растянувшись по дорогам, эти плотные, шевелящиеся скопления людей, машин и животных перекатывались через завалы и текли мимо остовов сгоревших танков, мимо трупов и фрагментов трупов, гниющих у обочин на полях. А вслед за этими отступающими колоннами надвигался шум от бомб и снарядов, утробное урчание зверя, войны, пожирающей своих жертв.

В этих сценах было столько человеческих страданий, что меня они уже не трогали. Они отупляли. Я хотел увидеть, как всё это кончится, каким бы ни был исход. И в то же самое время мне не хотелось стать свидетелем победы северных вьетнамцев. Я всё вспоминал Леви, Салливана, всех остальных, и что-то во мне отчаянно восставало против мысли о том, что они погибли зря. Война была проиграна, уже почти совсем проиграна. А они все погибли за просто так. Они отдали всё и ни за что.