Филипп Капуто - Военный слух

3) Подписка на «Марин кор газетт» падает. Офицеров, ещё не сделавших это, просили подписаться.

Так и работали штабы, не выходя за пределы предписаний, что означало попросту «ничего не делали», только другими словами. На угрозу со стороны противника они отвечали тем, что её игнорировали, и 1 июля вьетконговцы атаковали аэродром.

Было около двух часов ночи, и я как раз сменялся с дежурства в палатке оперативной секции, когда начали рваться мины. Во избежание затопления палатки стояли на постаментах из фанеры и брусьев. От двери до земли вели деревянные ступеньки. Я спускался по ним, когда увидел яркую вспышку над деревьями за шоссе номер 1, а затем услышал характерный звук от разрыва мины. Деревья тянулись по внешним границам авиабазы, от КП полка дотуда было футов пятьсот. Собственно ВПП, на которой разорвалась мина, располагалась ещё в тысяче ярдов оттуда; поэтому непосредственной опасности я не почувствовал, разве что любопытно стало. Взобравшись обратно по ступенькам, я стал смотреть на тёмную, неровную линию деревьев за полем позади КП, на тёмную, неровную линию деревьев, и заметил ещё несколько вспышек. Ещё через несколько секунд донеслись разрывы 82-миллиметровых мин, они стали быстро взрываться одна за другой, как хлопушки, только намного громче, и небо, которое до того чернело над деревьями, побледнело и замерцало красным светом. На участке КП морпехи выпрыгивали из коек и хватались за оружие.

— Конлину позвонил? — спросил я через дверь, обращаясь к сменщику. — Чарли бьют по аэродрому.

— Ясный хрен. Конлин с Батей скоро будут.

Ударило безоткатное орудие, два удара прозвучали один за другим — сначала громыхнуло орудие, через мгновение разорвался снаряд. Огромный огненный шар поднялся над деревьями, как будто занялся рассвет. Глухо ухнули взорвавшиеся топливные баки — снаряд из безоткатки попал в самолёт. Огненный шар рванулся вверх, оранжевый на макушке и такой сверкающе-белый в середине, что я смог ясно разглядеть лица морпехов, бегущих к траншеям вдоль нашего рубежа обороны.

Я пошёл обратно в палатку, чувствуя, что надо что-то делать, но не зная точно что. Туда вошли майор Конлин со своими помощниками — Харриссоном и капитаном Джоунзоном, все в касках и бронежилетах. Вскоре к ним присоединились офицер по разведке и его второй номер, лейтенант Мора. Потом прибыл полковник Уилер, ссутулившийся, притихший, с трубкой в зубах. Мы все сгрудились в палатке, вместе с радистами и посыльными. Один-единственный снаряд мог угробить половину штаба полка, и я был уверен, что кое-кто из боевых офицеров как раз на это и надеялся.

Битва за аэродром развернулась всерьёз. Ровно ухали вьетконговские мины, морпехи пускали мины в ответ, рвались топливные баки. Трещали пулемёты. Вслед за очередной вспышкой громко громыхнуло, но это была не мина: одна из наших бомб взорвалась, а может, самолёт подорвали ранцевым зарядом. В палатке оперативной секции возникла какая-то неразбериха. Трещали рации, жужжали полевые телефоны, штабные офицеры носились от одной группы телефонов к другой. Кто-то разговаривал с первым девятого, пытаясь выяснить, откуда атакуют, и сколько вьетконговцев участвуют в этом наступлении. Полковник сидел уставившись на большую оперативную карту, как будто бы, глядя на неё, он мог заставить её рассказать о том, что происходит.

— Послушайте, мы тут друг о друга спотыкаемся, — сказал капитан Джоунзон. — Всем, кто быть здесь не обязан, надеть каски и бронежилеты, занять позиции на периметре.

Я направился к выходу. Здоровенный мужик грудь колесом с лицом, изборождённым глубокими морщинами, вошёл в дверь, покачивая при ходьбе широкими плечами. Заметив на его кепи две звезды, я тупо отдал честь и сказал: «Доброе утро, сэр». Генерал-майор Лью Уолт не ответил на эту формальность, пробираясь к оперативной карте. Уолт не так давно возглавил III MAF, 3-ю амфибийную группу морской пехоты, штаб всех подразделений морской пехоты во Вьетнаме. На вид он был сердит, и было с чего: шло то самое наступление, которое морпехи должны были предотвратить.

Уолта я боготворил. Я был ещё очень даже склонен поклоняться героям, а он был самым настоящим героем; он заслужил три Военно-морских креста, один из них за то, что во время сражения на тихоокеанском театре военных действий в одиночку затащил орудие на высоту под сильным огнём японцев. Кроме того, он был одним из тех редко встречающихся офицеров генеральского ранга, кто считает, что должен руководить своей армией с передовой, а не с уютного командного поста, расположенного так далеко от боевых действий, что это уже почти дезертирство. Свой передовой штаб он разместил в амтраке (это бронетранспортёр такой), поставив его прямо за гаубичными батареями, рядом со штабом полка. Уолт руководил людьми от жерла пушки, подобно генералам, выбиравшим себе место в бою в те дни, когда они были бойцами как Ли, а не хозяйственниками как Уэстморленд.

Мне казалось, что Уолт был одним из тех немногих высокопоставленных офицеров, кто относился к Вьетконгу серьёзно в те дни, когда мы были исполнены уверенности в себе и благодушия. А вынеся свой штаб так далеко вперёд и подвергая себя опасностям, которых он мог избежать, не умалив своей чести, он пытался на собственном примере показать офицерам в своём подчинении и их штабам, как следует лично руководить войсками. Судя по всему, немногие следовали этому примеру, что тогда, что позже. Я точно знаю, что Уолту пришлось не по нутру кое-что из того, что он обнаружил, приняв командование в мае. По вечерам в штабе полка показывали фильмы на открытом воздухе — Уолт это дело прекратил. Зачастую от десяти до двадцати процентов личного состава стрелковых батальонов уходили в увольнения и болтались в пьяном виде по Данангу — Уолт запретил выход в город. Передний край обороны вокруг данангского анклава на картах штабных офицеров представал в виде сплошной цепи солдат и штыков; Уолт отправился туда, чтобы лично в этом убедиться (что мало кто из штабных офицеров проделывал), и обнаружил, что эта линия на карте в реальности вовсе не линия, а нечто вроде бус из разрозненных лагерей, окружённых хилыми заграждениями, которые не выдержали бы решительного наступления силами одного взвода противника. Он распорядился выстроить настоящий передний край обороны, с опорными пунктами, передовыми постами, и заблаговременно отмеченными участками для нанесения массированного артиллерийского огня.

Но ему так и не удалось одолеть лень и благодушие, и сейчас наступление развивалось с сокрушительной эффективностью.

На улице было светло почти как днём, от осветительных ракет, висевших над аэродромом, и пламени от горящих самолётов. Трассирующие пули расчерчивали небо ярко-красными линиями. Звёздная сигнальная ракета устремилась вверх, поднявшись выше белых мерцающих осветительных ракет, и рассыпалась искрящимся дождём. Ракета была красная — сигнал, означавший, что противник прорвал периметр аэродрома. Стопятки из-за КП открыли контрбатарейный огонь. Пара пуль прошипели над головой, но я не понял — то ли снайпер нас обстреливал, то ли это было просто шальные пули, залетевшие с места битвы за аэродром.