Филипп Капуто - Военный слух

Я развёл руками. «Капеллан, что вы хотите от меня услышать? Может, вы и правы. Не знаю, я всего-то второй лейтенант. Вообще-то, эта война не очень-то тяжёлая. С конца апреля у нас было всего восемьдесят четыре потери, и лишь двенадцать из них убитыми. Чёрт возьми, на Второй мировой войне в таком подразделении как наше, понести восемьдесят четыре потери было делом пяти минут».

— О чём это вы? Сейчас ведь не Вторая мировая война.

— Я о том, что двенадцать убитых за два месяца — немного.

Лицо Райерсона покраснело, и голос его зазвучал пронзительно. «Это двенадцать порушенных семей. Двенадцать порушенных семей, лейтенант». Он ткнул в меня пальцем. «Двенадцать убитых — это очень много для родных тех погибших морпехов». Я ничего не ответил. Еда моя остывала на подносе. Несколько старших офицеров обернулись посмотреть, с чего это так разоряется капеллан.

— Мы с доктором говорим о людских страданиях — не о сводках, — сказал Райерсон, настаивая на своём. — Это нечто такое, о чём вы, субчики пехотные, похоже, забываете.

И тут я подумал о сержанте Салливане, и вспомнил, насколько глубоко его смерть тронула «пехотных субчиков» из роты «С».

— Ну, и молодцы вы, и ты, и доктор, — сказал я. — Реальные гуманисты. Вы что, думаете, мне по душе сегодня было этим заниматься? Ты думаешь, я от этого балдел хер знает как, небесный лоцман?

— Нет-нет, погодите, мистер…

— Э, Фил, — сказал Милсович. — Чего разбушевался, макаронник ты наш горячий? Капеллан ничего личного в виду не имел.

Я остыл, извинился перед Райерсоном и снова принялся за еду.

Выйдя из столовой, я отправился обратно за рабочий стол. Работалось с трудом. В палатке стояла духота, и мысли мои путались. Меня разозлило то, что капеллан говорил с чувством морального превосходства, однако его проповедь заронила сомнение в мою душу, сомнение по поводу этой войны. Во многом из того, что он наговорил, был толк: наши тактические операции действительно выглядели бесполезными, и определённой цели у них не было. Были и другие сомнения, вызванные сегодняшними событиями, которые выглядели как насмешка надо всем католическим богословием, которому доминиканцы и иезуиты обучали меня в своих проповедях в школе и колледже. Человеческое тело — храм Духа святого; человек создан по образу и подобию Божьему; к покойникам следует относиться уважительно. Хорошо, но четыре храма в том прицепе были основательно разрушены, и трудно было поверить, что Дух святой вообще в них пребывал когда-то. Что же до образа и подобия Бога, так они были в большей степени образом и подобием раздавленных собак, что валяются по обочинам автострад. И отнеслись мы к ним не очень уважительно, хоть и были они покойниками. Я по-прежнему верил в то дело, за которое мы, вроде бы, сражались, но что мы за люди и что это за армия, в которой устраивают выставки из безжалостно загубленных ею людей?

«Двенадцать разбитых семей» — эхом звучали в моих ушах слова капеллана. «Это двенадцать разбитых семей. Мы с доктором говорим о людских страданиях — не о сводках». Я снова подумал о Салливане. И он был учтён в сводках, так же, как и четверо солдат противника, убитых сегодня утром. Единственное различие состояло в том, что они были в разных колонках на табло полковника. Двенадцать разбитых семей. Я подумал о молодой вдове Салливана в Пенсильвании, и содрогнулся, как от озноба. Может, муж её погиб зазря, может, и нет. В любом случае, ей сейчас это было как-то без разницы.

Я ещё несколько часов отсидел за столом, выпил банку пива и лёг пораньше спать. Меня ждала поздняя вахта на дежурстве, и я знал, что после полуночи долго поспать не удастся. Тяжёлые орудия гремели всю ночь.

Лёжа на койке, я услышал, как затрещали винтовки, как дождь забарабанил по туго натянутому полотну над моей головой, и чей-то голос произнёс: «Тревога! Всем подъём, стопроцентная готовность». Было ещё совсем рано, я лежал в полусне, и казалось, что винтовочная пальба, этот голос и шум дождя доносятся откуда-то издалека. Потом выстрелила восьмидюймовая гаубица. Я неожиданно подскочил, сел и понял, что мне не приснилось. Стрелковое оружие гремело громко и совсем рядом. Уэбб Харриссон — именно его голос я слышал — стоял у стенки палатки, отцепляя клапаны.

— Ага, Пи-Джей, проснулся наконец. К нам, кажись, опять ночные гости пожаловали.

Откинув клапан, он вышел из палатки. Я вытащил из рундука карабин и пошёл вслед за ним. Присоединив к своему карабину изогнутый магазин и загнав патрон в патронник, я неуклюже побежал по грязи по направлению к переднему краю обороны. Харриссона видно не было. Дождь холодил обнажённую спину. Слева, где-то на участке 1-го батальона, дульные вспышки мигали во тьме. Пулемётные очереди трассирующими патронами, обгоняя друг друга, поливали плоские рисовые чеки по ту сторону проволочных заграждений.

Поскользнувшись в грязи, которая до дождя была пылью, мелкой как порошок, я упал и скатился в окоп, как раз в тот момент, когда вспыхнула осветительная ракета. Вода в окопе доходила до колена, в ботинках стало холодно, зачавкало. Взлетела ещё одна ракета, потом другая. Они на мгновение зависли в чёрном небе и поплыли вниз на своих парашютиках, раскачиваясь взад-вперёд, и как-то странно повизгивали, качаясь на ветру. Сквозь косые струи дождя виднелись качающиеся оранжевые кружки осветительных ракет, силуэты палаток, двое морпехов в касках в окопе слева от меня и мокро поблёскивавшие стволы восьмидюймовок по ту сторону дороги. Орудия продолжали стрелять по своим далёким целям, как будто бы такая мелочь как перестрелка всего в сотне ярдов отсюда их вовсе не касалась.

Я решил, что это очередная пробная вылазка. Прошлой ночью, 22 июня, вьетконговцы предприняли попытку просочиться через рубежи штабной роты. На этот раз они, похоже, пытались нащупать слабые места в линии обороны Первого Третьего [62] 1-го батальона 3-го полка — АФ . Но это было всего лишь предположение — я не представлял, что там происходит на самом деле. Ракеты попадали на землю, пошипели несколько секунд и погасли. Полковой главный сержант шлёпал по грязи, одетый лишь в зелёные трусы, с пистолетом-пулемётом «Томпсон» в руке. Я подозвал его. Здоровенный, грузный, он с плеском спрыгнул в мой окоп.

— Господи-в-бога-душу-мать, — проревел он, даже не думая понижать голос. — Вы не сказали, что у вас тут целый бассейн, лейтенант.

— Не обращай внимания. Что за херня там?

— Да не знаю ни черта. Похоже, пара пацанов палят по кустам с испугу.