Филипп Капуто - Военный слух

Батальонные офицеры по личному составу докладывали о потерях в своих подразделениях по телефону, а я передавал их в дивизионный центр по отчётности по боевым потерям. Управившись с этим, я подшивал копии этих отчётов в соответствующие папки, на одной из которых значилось «Боевые потери», а на другой — «Небоевые потери». Я думаю, их учитывали по отдельности по той причине, что тем, кто был убит или ранен огнём противника, автоматически давали «Пурпурные сердца», а пострадавшим от своих не давали. Только этим они, по сути, и отличались. Человек, погибший от «дружественного» огня (ещё один термин, вводящий в заблуждение, потому что огонь, который тебя поражает, никогда не бывает «дружественным») настолько же мёртв, как и человек, которого убил противник. Кроме того, даже боевые потери зачастую носили случайный характер. Когда наступаешь на мину или спотыкаешься о растяжку мины-ловушки — это самый настоящий несчастный случай, который ничем не отличается от попадания под машину при пересечении улицы, на которой большое движение.

Подшив отчёты, я обновлял данные на «Табло полковника Уиллера». Обтянутое ацетатной плёнкой и разграфлённое на вертикальные и горизонтальные колонки, оно висело позади стола начальника штаба в обшитой досками палатке, где они с полковником устроили свой штаб. Вертикальные колонки были озаглавлены слева направо: «Убитых», «Раненых», «Умерших от ран», «Небоевых», «Убитых вьетконговцев», «Раненых вьетконговцев» и «Пленных вьетконговцев». Горизонтальные колонки были разбиты по номерам подразделений, входящих в состав полка или приданных: «1/3» — 1-й батальон 3-го полка, «2/3» — второй батальон и так далее. В первые четыре вертикальные колонки вписывалось количество потерь для каждого отдельно взятого подразделения, а в последние три — данные об ущербе, нанесённом противнику. После очередного боя я заходил к полковнику, стирал прежние цифры и вписывал стеклографом новые. Полковник, который во многих отношениях был человеком мягким, был непреклонен по поводу того, что данные на Табло должны быть точными: высокопоставленные гости из Дананга и Сайгона нередко заявлялись без предупреждения, чтобы ознакомиться с показателями деятельности полка. А деятельность подразделения во Вьетнаме оценивалась не по глубине наступления или количеству одержанных побед, а по числу солдат противника, убитых подразделением («счёт убитых»), и соотношению между этим числом и числом своих убитых («коэффициент поражения»). Таким образом, Табло позволяло полковнику отслеживать состояние дел в батальонах и ротах под его началом и, быстро и чётко, отбарабанивать впечатляющие цифры важным гостям. Моя ни кем не воспетая задача на этой статистической войне заключалась в ведении подсчётов. Если в качестве командира взвода я служил посланцем смерти, то в штабе я был её бухгалтером.

Иногда я должен был проверять данные по счёту убитых. Командиры полевых подразделений время от времени поддавались искушению и завышали число вьетконговцев, убитых их бойцами. Поэтому трупы по возможности доставлялись к штабу, и я их считал, чтобы убедиться в том, что их количество соответствует отчётам. Это было неизменно приятным занятием, потому что к тому времени, как трупы доставлялись до штаба, они уже вовсю разлагались. При тамошнем климате разложение начиналось быстро. А приятнее всего было устанавливать личности наших убитых. Обычно этим занимались батальонные офицеры по личному составу, но каждый раз, когда возникала путаница с фамилиями убитых, или когда в полк поступали ошибочные описания их ранений, это приходилось делать мне. Мертвецов держали в палатке с откидными боками по соседству с дивизионным госпиталем. Их укладывали на брезентовые носилки, покрывали пончо или прорезиненными похоронными мешками, жёлтые бирки с описанием ранений привязывали к их ботинкам — или к рубашкам, если ноги были оторваны. Для идентификации мертвеца проще всего было сравнить его лицо с фотографией из личного дела. У некоторых лиц не было, и в этом случае мы пользовались стоматологическими картами, поскольку зубы — почти такое же надёжное средство идентификации, как отпечатки пальцев. Последними пользовались, когда убитый был обезглавлен или когда челюсть его была раздроблена на мелкие кусочки.

И вот что было интересно — мертвецы очень сильно походили друг на друга. Люди с чёрной, белой, жёлтой кожей — все они выглядели на удивление одинаково. Кожа их была будто бы сделана из свечного сала, из-за чего они походили на собственные восковые копии; зрачки глаз были выцветше-серыми, а рты — широко раскрыты, как будто бы они кричали, когда их настигла смерть.

Ну, и запах был одинаковый. Смрад смерти уникален, это, наверно, самый противный запах на земле, и, стоит хоть раз его ощутить, ты уже никогда не сможешь искренне согласиться с утверждением о том, что человек есть высочайшее существо из тварей земных. Трупы, с запахом которых мне пришлось познакомиться, пока я воевал и работал военным корреспондентом, пахли намного хуже, чем все те рыбы, птицы и олени, которых я чистил, свежевал или потрошил на рыбалке или охоте. Из-за того, что запах смерти очень силён, к нему никогда не привыкнуть, как нельзя привыкнуть к виду смерти. И запах этот всегда одинаков. Он может отличаться по интенсивности, в зависимости от степени разложения, но если взять двух человек, пробывших мёртвыми в течение одного и того же времени и в одинаковых условиях, разницы в запахе от них не будет. Впервые я обратил на это внимание в 1965 году во Вьетнаме, когда заметил, что меня совершенно одинаково мутит от вони, исходящей что от мёртвого американца, что от мёртвого вьетнамца. С тех пор я замечал это снова и снова, на других войнах и в других местах — на Голанских высотах и в Синайской пустыне, на Кипре и в Ливане, и, завершая круг, опять во Вьетнаме, на улицах Ксуанлока, города, за который шли сильные бои во время наступления северных вьетнамцев в 1975 году. И все эти мертвецы — американцы, северные и южные вьетнамцы, арабы и израильтяне, турки и греки, мусульмане и христиане, мужчины, женщины, дети, офицеры, солдаты — пахли одинаково плохо.

К выполнению обязанностей по ведению отчётности по потерям я приступил 21 июня 1965 года. В тот день рано утром патруль из 2-го батальона участвовал в мелкой стычке с вьетконговцами у хребта Железный мост. Где-то в районе полудня зазвонил полевой телефон: звонил офицер по личному составу 2-го батальона с сообщением о четырёх потерях: один убитый, трое раненых. Я выложил на стол бланки для регистрации боевых потерь и сказал: «Ладно, валяй». Начав с убитого, он стал по очереди докладывать фамилии, личные номера и описания ранений. На линии было много помех, и ему пришлось передавать фамилии по буквам: «Атертон. Альфа-танго-отель-эхо-ромео-танго-оскар-новембер. Первое имя — Джон. Далее «дабл-ю», как в «виски»… Огнестрельное ранение в туловище… Пал на поле боя в ходе патрулирования окрестностей города Дананга…» Говорил он без выражения, отрепетировано, как диктор, зачитывающий по радио ежедневные котировки акций.