Филипп Капуто - Военный слух

Посреди мёртвой тишины выстрел из винтовки прогремел оглушительно громко. Пуля взметнула пыль в нескольких ярдах от моего лица, и я завертелся на животе словно краб. Кроу с Алленом уже перекатывались по земле, — пуля прошла прямо между ними, — они перекатывались в положение для стрельбы, а тем временем Лоунхилл, став на одно колено, выпустил длинную, от всей души, очередь в живую изгородь на том берегу. Один из вьетконговцев вскинул вверх руки и, казалось, оторвался на несколько дюймов от земли прежде чем рухнуть навзничь. Винтовка его закувыркалась в воздухе, как жезл мажоретки. Казалось, что какой-то невидимый гигант приподнял его и шмякнул о землю. Труп вьетконговца пропал из вида — скорее всего, пока я вставал на ноги, кто-то из товарищей утащил его в подлесок. Третий вьетконговец засел за храмом. Заметить, как он прятался, я не успел, но инстинктивно чувствовал, что он там. Лоунхилл стрелял по живой изгороди, Кроу палил из своего дробовика 12-го калибра, хотя разлёт дроби был чересчур большим, чтобы с такого расстояния можно было кого-нибудь убить. Я побежал к ним, понял, что надо всё же привести сюда остаток взвода, развернулся на месте, собираясь побежать обратно в лес, но упал, когда пули цепочкой легли в землю рядом со мной.

Едва успев подняться, я тут же снова упал, когда вьетконговец, засевший за храмом, опять открыл огонь, из автоматической винтовки Браунинга или пулемёта — из чего конкретно, я не разобрал. Лёжа в неглубокой ямке, я прижимался к земле, словно к любимой женщине. Вьетконговец открыл огонь из-за речной излучины, и получилось, что на полуострове, который подковой огибала река, мы вчетвером попали под перекрёстный огонь. Я предпринял ещё одну попытку добраться до края поляны, но стоило мне поднять голову и приготовиться бежать, как взметнувшаяся земля тут же ударила мне в лицо. Когда оказываешься под плотным огнём, то чувствуешь себя так, как будто задыхаешься; воздух вдруг становится смертельно опасным, как ядовитый газ, и кажется, что его молекулы становятся кусочками свинца, летящими со скоростью две тысячи миль в час. Над моей головой с визгом и шипением проносились пули, и я закричал — нет, завопил: «Аллен! Меня прижали. Дай им жару, чёрт возьми! Справа по фронту, за излучиной. Дай им жару, чёрт подери!» Три морпеха умудрялись шуметь как маленькая армия, громом гремел дробовик Кроу. Затем послышались невыразительные, глухие разрывы гранат — это Аллен открыл огонь из 40-мм гранатомёта.

Меня охватило какое-то жуткое спокойствие. Рассудок заработал с такой быстротой и ясностью, что я сам бы этому немало удивился, будь у меня время об этом поразмыслить. Я знал, что надо сделать. Взвод не мог наступать через глубокую и быструю речку, зато я мог обрушить на вьетконговцев испепеляющий огонь. И если он всех их и не поразит, то уничтожит хотя бы несколько человек, а остальных заставит оставить деревню. Но сначала мне надо было установить здесь пулемёт, чтобы подавить огонь противника, который вёлся из-за излучины реки, и ещё гранатомёт, чтобы выбить вражеского автоматчика, засевшего за бетонными стенами храма. И лишь тогда можно будет развернуть взвод для наступления, не подвергая его излишней опасности. Если не подавить огонь противника заранее, то все наши сгрудятся на этой полянке, и тогда многим из них несдобровать. И всё это следовало проделать очень быстро, пока вьетконговцы не успели прийти в себя и не открыли по нам меткий огонь. Весь план атаки молниеносно нарисовался у меня в голове за какие-то несколько секунд. Пока всё это происходило, тело само собой напряглось и, совершенно не завися от моих мыслей или желаний, приготовилось для стремительного броска в заросли. И вся эта мощная концентрация физической энергии внутри меня была порождена страхом. Оставаться же в той ямке мне можно было ещё лишь несколько секунд. Иначе потом вьетконговцы, прицелившись более тщательно, запросто смогут попасть в неподвижную цель, лежащую на незащищённой позиции — то есть в меня. Осознавая всю опасность, я понял, что мне надо уходить, преодолев свой страх перед ней. И тогда я понял, почему так опасен загнанный в угол зверь — он в ужасе, и его инстинкты, все до единого, направлены на одно: уничтожить то, что его пугает.

Повинуясь одним лишь инстинктам, а не рассудку, я влетел в лес и с шумом стал продираться по тропе, вызывая пулемётчика и расчёт 3,5-дюймового реактивного гранатомёта. Они подбежали, спотыкаясь под тяжестью своего оружия, и бегом понеслись через поляну туда, где продолжали стрелять люди Аллена. Оглушительно громыхнул 3,5-дюймовый, и через мгновение бронебойный снаряд ударил в стену храма. Из образовавшегося дыма в разные стороны полетели куски бетона и черепицы, вращавшиеся на лету. Пулемёт поливал по живым изгородям, и гильзы от патронов калибра 7,62 мм с длинными тонкими пулями на конце звенели, быстро вылетая одна за другой из выводного окна для выбрасывания гильз. Я с восторгом опустошил магазин своего карабина в дыру, проделанную гранатомётом в стене храма. Вслед за этим разорвалась вторая граната из 3,5-дюймового, и вражеский пулемёт больше уже не стрелял.

— Первое и третье отделения — ко мне! — закричал я, направляясь бегом обратно к лесу. — Первое и третье — ко мне, к бою!. Второму — прикрывать нас с тыла.

Следуя за здоровенным сержантом Вером, взводным направляющим, морпехи бегом выскочили из джунглей. Вер совсем недавно прибыл во Вьетнам, и невидимые штуки, трещавшие в воздухе, явно привели его в некоторое замешательство.

— К бою, я сказал! Развернуться прямо здесь. Первое — налево, третье отделение — направо. Развернуться и открыть беглый огонь по деревне.

Низко пригнувшись под огнём противника, морпехи быстро рассыпались в стрелковую цепь, крутнувшись как на катке во время игры в «кнут», и растянулись вдоль одной из сторон речной излучины. Затем цепь двинулась через поляну, бойцы стреляли с бедра короткими, судорожными очередями, и вся цепь залегла, добравшись до берега, залегла и открыла безудержный беглый огонь. Я не мог различить ни одного отдельного выстрела, все они слились в единый громкий, непрерывный, неистовый огонь. Живые изгороди за пятьдесят ярдов от нас затряслись, как под натиском бешеного ветра, и хижина разлетелась на куски от попадания гранаты из 3,5-дюймового. Обломки бамбуковых брёвен и пальмовые листья с крыши подбросило взрывом в воздух, а затем они посыпались на землю, и листья пылали на лету.

Я на четвереньках пополз вдоль цепи, надрывно выкрикивая команды, управляя огнём взвода. Морпехи обезумели, они заливали деревню огнём, залп за залпом, одни что-то неразборчиво вопили, другие выкрикивали грязные ругательства. Ко мне подбежал Аллен. Взгляд его голубых глаз был безумен. Он сообщил, что видел, как несколько вьетконговцев стали отходить, и один из них упал, сражённый пулемётным огнём. Пуля с чмоканьем впилась в землю между нами, мы упали и раскатились в разные стороны, потом снова подползли друг к другу, я истерично засмеялся, а Аллен с ещё более безумным видом начал выпускать в деревню гранаты из 40-миллиметрового гранатомёта. Чуть-чуть спустя Миллер связался с нами и подтвердил, что вьетконговцев из деревни Хойвук мы выбили; снайпер из его роты увидел, как их отделение спасается бегством по тропе, и двоих убил.