Траян Уба - По ту сторону Венского леса

В госпитале, в Кишиневе, была та же обстановка. Размалеванные дамы из Красного Креста флиртовали с врачами, расхищали медикаменты, а раненые целыми днями лежали на носилках, плодили вшей и червей в ранах, на которых неделями не менялись повязки.

Только один раз в Кишиневском госпитале вдруг засияла необычайная чистота, правда, всего лишь на несколько дней. Чистое постельное белье и новое нижнее белье для раненых, медикаменты на столике у каждой койки, температурный листок у изголовья — все говорило о том, что ожидается важный визит. Даже питание стало гораздо лучше: кроме каждодневной чорбы, давали еще что-нибудь на второе.

Спустя несколько дней после этих лихорадочных приготовлений в госпитале появился генерал с моноклем и несколько дам из Патронажа [26] Благотворительное общество. , среди них была сама мадам Антонеску. Весь персонал выстроился в шеренгу, и главный врач госпиталя отрапортовал:

— Господин министр, тыловой военный госпиталь рад приветствовать высоких гостей!

Министр и дамы, щедро расточая улыбки, совершили обход палат.

После обхода в госпитале в честь высоких гостей был устроен банкет.

К обеду прибыл грузовик, полный посылок, а с ними два кинооператора.

Мадам Антонеску и несколько дам из Красного Креста раздавали раненым подарки, улыбаясь и позируя перед киноаппаратом, который увековечил этот великодушный акт.

Не успела колонна легковых автомобилей выехать за ворота госпиталя, как в палате появился главный врач госпиталя.

— Все! Отдавайте назад посылки, ребята. В других госпиталях тоже будут киносъемки.

— Господин майор, разве это не подарки?

— Подарки-то подарки, только не для вас, а для кино. Разве вы не знаете, как ведется пропаганда? Все как в театре!

После того как орудия были смазаны, Тудор разрешил расчету отдыхать, а сам, немного волнуясь, начал писать письмо Иляне. Он говорил с Иляной, держа бумагу на коленях и забыв на секунду о противнике, о войне, обо всем на свете…

Ставараке вытащил из кармана колокольчик и с гордостью показал его Безне.

— Где ты взял это?

— Память о Жидвей.

— Велика важность, колокольчик. Ты лучше посмотри, братец, какое ожерелье я стащил у одного мироеда в Грэешгях. Чистое золото. Подарок для Агриппины. Ей золото очень идет…

Заметив в руках Луки сверкающее на солнце ожерелье, Арсу подошел к солдатам.

— Лука, что это у тебя?

Солдат нехотя разжал руку. Взбешенный Арсу собрал батарею. Рассказав перед строем о поступке Луки, он предупредил солдат, что каждого, кто позволит себе повторить что-либо подобное, он, Арсу, пристрелит на месте, как собаку.

— Мы же освободители, а не мародеры. А ты… Ты, видно, Лука, забыл, что находишься в армии, а не в цыганском таборе? Вот что Илиуц, садись в машину и вместе с Лукой поезжай в Грэешти. Там вызови в примарию [27] Сельская управа. пострадавшего и при свидетелях передай ему ожерелье. Не забудь взять расписку с подписью и печатью.

— Я не могу, господин младший лейтенант, мне совестно.

— Выполняйте приказание, сержант. А ожерелье пусть передаст Лука.

Лука опустил голову.

Затем младший лейтенант проверил ранцы солдат. Правда, он нашел только мелочь, но его возмущала сама позорная привычка к воровству. «Эх, да разве только они виноваты в этом? — размышлял Арсу. — Что они знают о морали, о том, что хорошо и что плохо? Кто их учил этому? Они ведь даже расписаться не умеют! Нет! Нужно менять все в основе. И в армии тоже нужно многое изменить! Что видит призванный в армию рекрут? Воровство, взяточничество, махинации на призывном пункте, подношения офицеру, дающему солдату увольнительную. Нет, нужно менять все, решительно все!»

Неожиданно раздался гул, напоминающий жужжание осы. На горизонте, со стороны Тыргу-Муреша, показалось несколько самолетов, летящих клином, как стая журавлей.

Арсу с досады сплюнул: и зачем он только отослал дальномерщика?

— Разрешите мне перейти к дальномеру, господин младший лейтенант, — сразу понял Арсу Наста, — я учился вместе с Илиуцем, справлюсь. Это «юнкерсы». Пока они долетят до нас, мы успеем произвести расчеты.

— А как твое орудие?

— Все будет в порядке. В моем расчете каждый знает свое дело не хуже меня, особенно наводчик Ставараке. Я его ни на кого не променяю.

— Ладно, старший сержант, переходи к дальномеру.

Увидев самолеты, беженцы бросились врассыпную. Они на своем горьком опыте знали, к чему ведет скопление людей и повозок на прифронтовых дорогах.

Сирены заводов, расположенных на окраине, резко, протяжно завыли. Из города по шоссе мчалось несколько машин, со станции отошел поезд с рабочими, на берег реки Тырнава и к глубоким карьерам красного песка бежали люди.

Так и не успев закончить письма, Тудор вместе с орудийным расчетом ждал приближения бомбардировщиков.

— Четыре тысячи, три тысячи, две тысячи, — считал Наста, впившись в дальномер.

Но самолеты изменили курс и направились к скоплению повозок. Сделав широкий разворот, они с пронзительным ревом обрушились на растянувшийся обоз, обстреливая его из пулеметов и пушек.

Несколько лошадей сорвались с места и бешеным галопом помчались далеко в поле. С повозок прыгали люди, падали сундуки, узлы.

Белый жеребец, раненный в горло, встал на дыбы. Из его холки била кровь. Он упал на спину, задергал ногами и, обессилев, безжизненно застыл.

Какой-то мужчина в сапогах и белой рубашке, подпоясанной красным кушаком, нес на руках женщину; из ее рта сочилась черная клейкая струйка крови.

Поле, вспаханное бомбами и засеянное тысячами пуль, представляло собой жуткую картину кровавого побоища.

Батарея молчала. Только когда один из самолетов вошел в пике и снизился так, что можно было различить черный крест на его крыльях, Арсу подал команду открыть огонь. Со снарядами зенитных орудий скрестились пулеметные очереди с самолета. «Юнкере» продолжал пикировать с тем же оглушительным воем и пронзительным свистом, ведя огонь из всех пулеметов и приближаясь с головокружительной быстротой. Из-под желтоватого фюзеляжа оторвалась черная точка; Арсу видел, как она быстро приближается. В ту же секунду он заметил, что в фашистский самолет попало сразу три снаряда.

— Братцы, «юнкере» упал… Так и не вышел из пике, — крикнул Наста дрожащим от радости голосом.

Тудор прервал его, указывая рукой на небо:

— Внимание, справа новая волна самолетов!

Арсу хотел сделать шаг вперед, но почувствовал, что в спину ему будто глубоко вонзился нож, боль отдалась в желудке. Арсу согнулся, а затем упал, обессиленный. Мокрые, дрожащие руки нащупали пуговицу на френче. Арсу стал смотреть, как она блестит в лучах полуденного солнца. Боли он больше не ощущал. Хотелось отдохнуть, уснуть, как после долгого, бесконечно долгого пути. Он шел по нему через нищие села, через помещичьи усадьбы, по широким украинским степям и заканчивал его здесь, в Тырнэвенях.