Абрам Вольф - В чужой стране

— Восстановим! Быстро восстановим… Такая сила в народе! — Дядькин, волнуясь, закурил. — Я в деревню вернусь. Я ведь зоотехник… В сельском хозяйстве сейчас самые большие трудности…

Поезд с ходу пролетает небольшую станцию. Рабочие, ремонтирующие путь, приветливо улыбаются, кивают головами. Один из них выдергивает из земли сигнальный красный флажок, несколько раз взмахивает им над головой, а затем вскидывает руку, крепко сжатую в кулак. Он стоит так до тех пор, пока поезд не скрывается за дальним поворотом, не стихает его грохот.

Снова равнина, поля. Ветер доносит запах моря. Скоро Марсель…

Прибыв в порт, бригада построилась вдоль причальной стенки, близ громадного, ослепительно белого корабля, прибывшего в Марсель, чтобы принять на борт русских партизан.

Появился Дядькин. Окинув взглядом четкий строй, сорвал с головы кепку, крикнул чужим, хриплым голосом:

— Товарищи солдаты и офицеры, боевые друзья!.. — Он задохнулся, сжал в кулаке кепку. Партизаны стояли не шелохнувшись. Было слышно, как шелестит на легком ветру шелк боевого знамени. Справившись с волнением, Дядькин заговорил громким, твердым голосом: — Настал долгожданный час — мы едем на Родину! В эту историческую, незабываемую для нас минуту я хочу сказать вам нот что. Все эти годы Советская Родина была в нашем сердце. Мы не изменили ей, нашей Отчизне. Во имя ее свободы мы сражались с врагами здесь, на чужой земле.

Много наших товарищей похоронено на чужбине. Почтим их память.

Партизаны сняли кепки, шляпы, береты. Долго стояли в суровом молчании.

— Через несколько дней мы будем в Одессе, — снова зазвучал голос Дядькина. — Красная Армия, штурмует Берлин… Если нам доведется, — двинемся на фронт добивать врага. Если Родина прикажет идти работать, строить, восстанавливать хозяйство, — пойдем. Поклянемся же в этот час друг перед другом, перед боевым знаменем нашей славной бригады, что никогда не уроним нашей солдатской, партизанской чести, что никогда не угаснет в наших сердцах тот священный огонь, что поднял нас с вами на подвиги, дал силы бороться и побеждать…

Над портом, над притихшим морем зазвучал государственный гимн СССР. Партизаны пели. В глазах у них блестели слезы.

Гимн исполнен. Дядькин подает команду, и первая рота под звуки марша поднимается по трапу. Впереди идут знаменосцы…

Дядькин стоит неподвижно, провожает взглядом роты.

— Пойдем, Иван Афанасьевич! — Трефилов трогает за руку Дядькина.

— Да, идем!

Он легко поднимается по крутому трапу, а сердце стучит: на Родину! на Родину! на Родину!

Три часа назад самолет «ТУ-104» поднялся с московского аэродрома, и вот уже под крылом могучего лайнера — столица Бельгии Брюссель. Тонкими паутинками поблескивают каналы, все отчетливее вырисовываются островерхие башни старинных зданий — замков. Земля окутана синей дымкой, кажется, что эти причудливые, сказочные башни поднимаются навстречу из морской пучины.

Шукшин прижался лбом к холодному стеклу, глядит на город. Он весь охвачен волнением. «Неужели уже прошло пятнадцать лет с тех пор, как я сражался здесь, на этой земле? Кажется, все это было совсем недавно, вчера…»

Самолет уже несется над аэродромом, минута — и колеса касаются земли. Справа большая группа людей. Это бельгийцы пришли встретить советскую делегацию, прибывшую на празднование 15-летия освобождения Бельгии от фашистских оккупантов.

Шукшин, спускаясь по трапу, вглядывается в толпу людей, устремившихся к самолету. Улыбки, цветы, вскинутые вверх шляпы, трепещущие ладони… Взгляд Шукшина быстро скользит по лицам, он ищет знакомых. Нет, кажется, никого…

— Констан! — К Шукшину прорывается плотный, коренастый человек в темном костюме. — Камерад Констан, здравствуй!

Шукшин всматривается в его лицо.

— Товарищ командующий… товарищ Диспи?

— Конечно же, это я, Диспи! — он улыбается какой-то скупой, сдержанной и в то же время очень теплой, хорошей улыбкой. — Значит, приехали?

— А как же иначе? Помните, вы вручили мне свою визитную карточку? Должен же я был когда-нибудь нанести визит!

Города, города, города… Кончается один, начинается второй. И каждый город хочет видеть у себя советскую делегацию, представителя русской партизанской бригады «За Родину». Брюссель, Антверпен, Ру, Льеж, Шерлеруа, Лувен, Сувре, Гент… В одном городе еще идет митинг дружбы или официальный прием у бургомистра, губернатора, а в соседнем городе делегацию уже ждут толпы людей.

Через 15 лет Шукшин, на этот раз член советской делегации, снова расписался в Золотой книге Гента. В Курселе преподнесли ему почетную медаль города. Фронт независимости вручил партизанскую награду — медаль «За доблесть»…

Маршрут делегации проходил по большим городам, промышленным районам страны. Шукшин никак не мог попасть в провинцию Лимбург, к голландской границе, где действовала бригада. А сердцем и мыслями он все время был там, ему не терпелось встретиться со своими друзьями, взглянуть на леса, где он жил. Только перед самым отъездом из Бельгии удалось, наконец, отправиться в Мазайк. Когда машина подошла к каналу Альберта, он велел шоферу остановиться. Вот они, Ротэмские мосты, где дралась бригада, дрались бельгийские патриоты… Ничего не изменилось здесь, только молодой сосновый лес стал выше и еще темнее. Шукшин перешел через мост, зашагал вдоль канала. Где же труба, по которой они тогда ушли на тот берег? Вот она, вот… А на этом месте он видел последний раз Мадесто…

Шукшин вернулся в машину и всю дорогу до Мазайка молчал. Чувство обиды и горечи, которое он испытал здесь пятнадцать лет назад, снова овладело им.

Машина уже едет по Маэайку. Неширокая улица, обсаженная могучими тополями и каштанами. Сколько раз по этой улице он пробирался к дому партизанской Матери. На этом вот углу всегда встречался патруль, а в том мрачном здании находилась фельджандармерия…

Еще несколько кварталов — и покажется домик Матери. Шукшин нетерпеливо приподнимается, вглядывается в колеи улицы. Вон домик Янссен! Маленький, потемневший от времени и туманов каменный домик… Как дорог он его сердцу!

Лимузин остановился у крыльца. Шукшин, побледневший от волнения, входит в палисадник, подходит к крайнему окну и выстукивает условный сигнал: три коротких быстрых удара, пауза, еще два удара — неторопливых.

Дверь открывается, на пороге — Мать. Шукшин молча смотрит в ее лицо: глубокие морщины, почти совсем белые волосы… А глаза не изменились — взгляд твердый и спокойный.

Она тоже смотрит на него. И взгляд ее глаз меняется, она бледнеет, хватается руками за грудь.