Семен Шмерлинг - Десант. Повесть о школьном друге

Разве такое можно забыть!

В девятом классе дружно занимались в оборонных кружках. Помнится тир — душноватый, пропахший порохом подвал старинного кирпичного дома в Бабьегородском переулке. Здесь учились стрелять. Укладывались на пыльные соломенные маты и, прижавшись разгоряченной щекой к прикладу трехлинейки, целились в кольчатую мишень, освещенную тусклой лампочкой. Под низкими сводами гулко стучали выстрелы. Некрасов — с детства охотник — стрелял уверенно, метко и помогал товарищам.

— Левый, левый глаз закрывай, — шептал он Рине. — Не дергай за крючок, спокойнее.

На районных стрелковых соревнованиях школьников Некрасов не раз представлял 7-ю образцовую. Он одним из первых сдал нормативы на значки «Юный ворошиловский стрелок», ПВХО, БГТО. В девятом классе, занимаясь по вечерам, окончил курсы противохимической защиты и, хорошо изучив все признаки отравляющих веществ, противогаз, защитные костюмы, вел оборонный кружок в младших классах.

Леопольд окреп, оставил костыль, ходил по дорожкам легко и свободно, и Рина узнавала в нем прежнего спортивного Ляпу. Однажды — это было в последних числах июля — она не застала его на условленном месте в саду. Кинулась в госпиталь и спросила у знакомой медсестры, где Некрасов.

— Утром выписался, — ответила медсестра. — Отбыл в свое училище.

Расстроенная — когда-то еще увидятся? — Рина вернулась к себе на Большую Полянку. И в тот день, и в последующие, на аэродроме и дома, думала о нем, тосковала, надеялась отпроситься и съездить в Хлебниково. Но пока это не удавалось. Прошла неделя. Поздним вечером, утомленная работой, она вошла к себе в квартиру и вдруг увидела Леопольда. В новой, тщательно отутюженной форме, с блестящей медалью, спокойный и радостный, он беседовал с ее мамой, Марией Васильевной. Рина почувствовала, что судьба его определилась так, как он хотел.

Он встал навстречу Рине и сразу сказал главное:

— Ну вот, у меня все в порядке. Уговорил начальство. Еду.

— Куда? — спросила она, понимая, что вопрос зряшный.

— На фронт, конечно, только не сразу…

— Как это не сразу? — ухватилась она за ниточку, на что-то еще надеясь.

— Очень просто. Повезло. Из нашего училища уезжает в офицерский полк группа выпускников. А на мое место, пока пребывал в Наркомздраве, назначили одного пожилого капитана. Этим и воспользовался, примкнул к молодым — и… В общем, провожай.

Через несколько дней, которые ей удалось провести с ним почти неотлучно, Рина проводила его и с нетерпением стала ожидать писем. Их не было более двух недель. И наконец пришли два подряд:

«Вместе с молодыми, необстрелянными ребятами я приехал в офицерский полк. Снова ожил. Почувствовал подъем духа, молодость. Почувствовал, что «стоило жить и работать стоило». Офицерский полк. Все здоровые, жизнерадостные. Вот с такими дешево жизнь не отдашь и глупо не пропадешь. Мы будем настоящими командирами».

«Видно, мне не суждено получить твое письмо. Опять вспорхнул я. Сегодня в 24.00 посадка в эшелон и прямым сообщением вперед, вперед, на Запад!»

Да, он последователен в своем решении. Письма рисовали девушке того непреклонного, ясного для нее Некрасова, который раз и навсегда сделал свой выбор. Не остался, даже не задержался в тылу, хотя, безусловно, мог бы, причем безо всяких усилий со своей стороны. Несмотря на пережитые ужасы первых боев и ранение, добровольно поехал на фронт. «Я еще только учился драться, — говорил ей в госпитале, — а теперь буду воевать по-настоящему». Однако в последние дни перед его отъездом ей довелось увидеть Леопольда другим, прежде незнакомым. Нет, нет, он не изменил своего решения, даже не помышлял об этом. Новым в Леопольде было отношение к ней, Рине. Он менялся на глазах: то смешливый, ироничный, то притихший и задумчивый. Мягко брал ее под руку, когда шли по полутемным и пустынным замоскворецким переулкам. Когда прощались у ее подъезда, вдруг нежно поцеловал.

Спросил: «Ждать меня будешь? Дождешься? Писать станешь? Смотри. Я верю». Грустно улыбнулся и произнес совсем не похожую на него фразу: «Не забывай меня». А потом, на вокзале, произнес еще одну, самую памятную, на которую она ответила как-то растерянно и неопределенно. Неужели она такая холодная и рассудочная, Ринка Иванова? Нет, нет, она просто еще не разобралась в своем чувстве к Леопольду. Пока он для нее друг, самый близкий и дорогой. Только ли друг?

…Жаль, очень жаль, что тогда, в начале августа сорок третьего года, Октябрина Иванова не знала о письме Некрасова, которое месяца полтора-два спустя тот прислал с фронта однокласснику Игорю Демьянову. Эх, если бы она прочла его тогда, а не после войны!

«А ведь знаешь, Гоша, — писал Леопольд, — сейчас, когда шагаешь по колено в воде, ничего не может быть утешительнее, чем воспоминания о доме, о родном тебе и близком. А я тем более угнетен, скажу по секрету, вот почему. Помнишь, я часто встречался с Риной Ивановой и все больше влюблялся и наконец дошел до того, что почти перестал спать и аппетит потерял. Последние дни в Москве все время провел у нее. Раз даже сутки от нее не отходил, а она все улыбается так мило и нежно, и когда на вокзале, перед отъездом, я сказал, что жить без нее не могу, она засмеялась: «Не надо об этом, Ляпа». Я ведь всерьез, а она, ребенок еще, все объясняет дружбой. И такое я испытал, что чуть не заплакал, и сердце перевернулось, прямо как в романе. Я, ничего не сказав ей, побрел в вагон… Хотел сначала не писать, но больше двух недель не выдержал. Начал писать каждый день».

«Рина! Вот я и в новой части. Она получила заслуженный отдых, а перед этим долго била фрицев еще до моего приезда — наверное, читала в Информбюро. Теперь приводит себя в порядок, а там снова в бой».

«Ты, возможно, читала приказ товарища Сталина о взятии Городка и Городокских дивизиях. Так вот, с большим номером — это моя родная гвардейская Краснознаменная. С ней я воюю, с ней делю радость и горе, а если придется, то и умру».

…В начале ноября сорок третьего года 83-я гвардейская стрелковая дивизия по железной дороге была переброшена с Брянского направления в район юго-западнее Великих Лук. А оттуда выступила в 120-километровый пеший марш под Невель.

Настала осенняя распутица. Непрестанно лили дожди. Ледяные струи пронизывали плащ-палатки, шинели, вода хлюпала в сапогах и ботинках. От неизбывного холода ломило кости.

Лейтенант Некрасов шагал в строю батальона по раскисшей дороге. С месяц назад он принял минометный взвод. Невелико и немудрено это хозяйство — дюжина подчиненных, три 82-миллиметровых миномета и телега с лошадью, а хлопот полон рот. Конечно, в Хлебниковском училище, несмотря на краткость курса, он кое-чему научился, а за месяцы преподавания еще и усовершенствовался в стрельбе и тактике. Но кто и где научит, к примеру, как тащить на себе взводное имущество по скользкому, уходящему из-под ног проселку? «Самовары» — как шутливо именовали бойцы свое оружие — поначалу везли на подводах, но в конце пути лошадей пришлось передать артиллеристам: пушки беспрерывно вязли в невообразимой хляби. Минометчики остались без транспорта и все свое несли с собой. Один боец тащил на себе опорную плиту, другой — ствол, а третий — двуногу-лафет: почти шесть десятков килограммов. К этому добавлялись боеприпасы, личное оружие, вещмешки с продовольствием. А в расчете — четверо, да не во всяком.