Семен Шмерлинг - Вестовой

Спустя час, и день, и год, и шестьдесят лет Осип Григорьевич Захаренко рассказывал друзьям и знакомым, что главнокомандующий и военный министр Блюхер долго-долго смотрел ему, вестовому Казачку, в глаза. Быть может, десять, а то и все двадцать минут. Правда, Осип Григорьевич тут же выражал сомнение: возможно, и гораздо меньше, всего минуты три, никто по часам не проверял, однако «гляделки», как он говорил, показались ему бесконечными.

Взгляд Блюхера был пристальным, цепким, не отпускал ни на миг; широко распахнутые строгие глаза имели темно-серый, стальной цвет. И Осипу представилось, что вся его дальнейшая судьба зависит от того, выдержит ли он пронизывающий взгляд главкома или сморгнет, отведет глаза: все, как в детской игре в «гляделки». И он старался не шевельнуться, не сморгнуть, а упорно думать и думать об этом человеке и о себе, так, ему казалось, будет легче удержаться.

Что он знал о Блюхере? Еще меньше, чем его войсковые командиры. Понимал, конечно, перед ним — большой военный начальник, много и победно воевавший. Но самая главная мысль, пришедшая к Осипу, заключалась в том, что Блюхер прислан в Читу из Москвы, а значит, от самого товарища Ленина.

Судьба сталкивала Казачка со многими известными в Сибири, Забайкалье и на Дальнем Востоке большевиками, военными руководителями, но он не встречал ни одного прибывшего прямо от Ленина. И рядом со строгим человеком, облеченным особым доверием и огромной властью, Осип, в жизни бойкий и даже дерзкий, почувствовал себя маленьким и жалким.

Да есть ли Блюхеру, занятому целой армией республики, вообще дело до Оськи Казачка, вестового, циркача, надоевшего публике, который к тому же еще и осрамился…

Блюхер все не отводил глаза. И Осип усилием воли заставил себя всмотреться в них: до этого обращенный к своим мыслям, он смутно, как в тумане, видел эти глаза. Они казались ему стальными, а теперь… теперь явно посветлели.

Казачок тогда еще не знал манеры Блюхера размышлять глубоко и отрешенно, но об одном он догадывался: этот человек думает о нем, его судьбе. Выходит, он, Казачок, небезразличен, даже чем-то интересен главкому. Может быть, Блюхер успел расспросить о нем командиров, и те рассказали о боевых делах Казачка.

Глаза у главкома стали совсем светлыми. «Да они же голубые!» — удивился Осип, и в этот момент Блюхер круто повернулся и отошел к столу.

— Вот что, — звонко произнес он, и в уголках его губ дрогнула улыбка. — Ты, Захаренко, видать, и впрямь артист… Ладно, что было, забудь. Будешь, как прежде, рассыльным.

— Слушаюсь, — прошептал Осип сухими губами.

— Вон там, — Блюхер по-домашнему указал рукой на койку за печкой-голландкой, — соснешь часик, а потом подъем. Поедем по полкам. Ясно?

— Так точно.

— Помни, что два раза не говорю, не повторяю. Только раз!

И Блюхер, так и не улыбнувшись, произнес свою излюбленную шутливую фразу, которую Осип Григорьевич хранит в памяти много десятилетий:

— И чтобы ты у меня всегда был здоровеньким.

Через два часа вестовой Осип, по прозвищу Казачок, а по-цирковому Юлиус, на своем верном Мальчике поскакал вместе с главкомом НРА, сопровождая его в поездке по воинским частям Читинского гарнизона.

Это было 25 июня 1921 года.

Спустя шестьдесят один год после этой читинской истории я приехал в теплый город Краснодар и ранним утром позвонил у калитки небольшого домика по улице Костылева. Открыл мне Осип Григорьевич Захаренко, он же Казачок, он же Юлиус. В тот день ему исполнилось восемьдесят лет. Как и многие другие гости, я приехал к нему на юбилей, а до этого не раз встречался с ним в Свердловске у Василия Васильевича Блюхера, сына знаменитого советского полководца.

Половину кирпичного домика, который четверть века занимают Осип Григорьевич с женой Анной Алексеевной, и крохотный садик, казалось, можно осмотреть за десять минут, но я готов был проводить там многие часы и даже дни: было на что поглядеть, о чем подумать.

Собственно говоря, таких двориков в южных городках полным-полно: выложенные камнями дорожки, летняя кухня и садик-огородик, в котором, как и полагалось ранней осенью, на изгородях и решетках сгибались лозы под тяжелыми гроздьями янтарного и темно-розового винограда; крутобокие груши и краснощекие яблоки отягощали ветки; темнели густо-синие, подернутые сединой сливы, на грядках дремали пузатые тыквы. Все хранило следы неусыпной заботы хозяев.

Но замечалось и совсем необычное. В центре двора, на высокой перекладине, соединяющей стволы деревьев, висела, точно на цирковой арене, трапеция. На стенке летней кухни красовались расписанные яркими павлинами занавеси, а на заборе — цирковые афиши, изображающие акробатов, клоуна и дрессировщика собачек. По углам двора стояли ладные, крепкие ящики, как оказалось, тоже циркового происхождения; кочуя с труппой, Юлиус возил в них аппаратуру, костюмы, да и теперь вместе с плотницким и садовым инструментом в них хранился цирковой реквизит. Озорно подмигнув, Юлиус — так называло его в тот день большинство гостей — достал из ящика матерчатую куклу, изображающую кавалериста в кубанке, черкеске и сапожках со шпорами, а также игрушечное седло, и я невольно подумал, какой же малюсенький конь надобен такому «всаднику».

— А вот и конь! — завлекательно, как на цирковом манеже, объявил Юлиус. — Чина, ко мне!

Откуда-то из садика выпрыгнула маленькая собачка и, послушно подставив спинку, позволила себя оседлать.

— Кубанский наездник! — торжественно провозгласил Юлиус. — Алле гоп…

Почувствовав «всадника», Чина резво проскакала по кругу, меняя аллюры — то рысью, то галопом, — и ловко взяла барьеры, подставленные хозяином, а я подумал, какой же восторг вызывает этот номер у детворы. «Каурый конь» со «всадником» продолжал скачку, а по зову Юлиуса появились еще три четвероногих артистки: ласковая Буся, которая недавно тяжело болела, сама вылечилась травами и вернулась на арену; подвижная, стремительная Герта, способная акробатка, выполняющая, например, стойку на передних лапах, опираясь то на ладони своего учителя и тренера, то на его голову, с которой, увы, давно и начисто исчезли густые кудри. И наконец медленно пришагала Кнопка, степенная, важная, украшенная серебряной медалью, заслуженной на конкурсе собак смешанных пород.

Вся труппа артисток, показав свои способности, тотчас деликатно удалилась.

Я оказался в числе ранних гостей и видел приготовления к юбилею. Работы выполнял сам юбиляр, лишь в редких случаях он обращался за помощью. Наверное, не только он — все старые циркачи мастеровиты: мало ли что им приходилось делать, бродя по городам и весям. Работая пилой, молотком, рубанком и стамеской, Юлиус изладил столы и скамейки на добрую сотню мест.