Свен Хассель - Фронтовое братство

Эвальд выпорол девицу дважды. Потом переспал с ней. Те, кто знал его, говорили, что он всегда поступал так.

На другой день девица снова явилась на работу в заведение Доры. Она клала в карман тридцать пять процентов заработка. И больше уже не приглашала Легионера потанцевать.

Рядом с Легионером сели две дамы. Хорошо одетые, надменные, не заурядные посетительницы кабаков. Одна быстро окинула Легионера взглядом. Забросила ногу на ногу, и подол задрался выше колена. Из-под него слегка выглядывала белая нижняя юбка. Дамы пили шампанское. Заказали самое лучшее. Легионер прикурил от окурка очередную сигарету и покосился на шампанское. Указав на полный бокал, спросил:

— Chateauneuf, est-il le meilleur? [37] Шатонеф — это самое лучшее? (фр.). — Прим. пер.

Дамы сделали вид, что не слышали.

С искаженным высокомерием и предвкушением победы лицом Легионер подался к брюнетке, которую подруга называла Лизой. Подругу же звали Гизела.

— Может, трахнемся за сотню марок [38] Между прочим, сотня марок — очень приличная сумма. Перед войной — в 1936—1937 гг. — рабочий получал в месяц порядка 200 марок; позже порядок цифр не сильно изменился. — Прим. ред. ?

Дама ничего не ответила, но щеки ее покраснели. Может быть, от шампанского. Легионер засмеялся. Дора стояла спиной к стойке, но видела все в крохотном зеркальце среди бокалов. Она засмеялась. Я засмеялся. Бауэр засмеялся. Малыш пил, бранился и без умолку говорил о женщинах.

— Хотите, поднимемся наверх и слегка позабавимся? Получите двести марок и новые трусики, — сказал вполголоса Легионер.

Дора посмеивалась, держа в руке стакан. Датскую водку она разбавляла только горькой настойкой. Говорила, что такой напиток очищает душу. Некий пастор сказал, что ее душу очистить будет нелегко. Потому Дора и пила эту жгучую смесь.

— Как только не стыдно, — сказала Лиза, отвергая Легионера. И одним глотком почти осушила бокал. Надо полагать, случайно; Гизела свой едва пригубила. Легионер велел Труде, официантке из Берлина, работавшей у Доры за стойкой, налить Лизе еще. И подмигнул. Труде поняла.

В бокал мадам Лизы попало несколько капель из особой бутылки. Что представляло собой ее содержимое, знала только Дора. Но что бы в ней ни было, крохотная добавка в напиток женщины неизменно приносила результаты. Лиза, ничего не подозревая, взяла бокал. Дора, отвернувшись от своей посуды, налила ему водки и, выделяя каждое слово, сказала:

— Ты грязная свинья. Но желаю успеха. Грязь приносит деньги, мой мальчик.

Легионер засмеялся.

— Мадам, четыреста марок и новое белье из Франции, — предложил он и снова принялся выпускать кольца табачного дыма.

Труде, подышав в совершенно чистый бокал, так терла внутри полотенцем, словно хотела ничего от него не оставить. На губах ее трепетала легкая улыбка. Как и все мы, она была заинтригована, поскольку знала, что Легионер ничего не может сделать с женщинами.

— Ты отвратителен, — сказала Лиза и демонстративно повернулась спиной к бессердечно улыбавшемуся Легионеру в черном мундире танкиста с серебристыми мертвыми головами на петлицах.

— Sacre nom de Dieu! [39] Черт возьми! (фр.). — Прим. пер. — воскликнул с притворным удивлением Легионер.

Дора взяла длинную маиильскую сигару и обратилась к Легионеру:

— Дай прикурить, африканский бродяга.

Легионер поднес ей огня и потер нос.

— Как думаешь, стоит мне взять эту дамочку побарахтаться в постели?

— Заткнись, свинья, и оставь ее в покое. Ты не нужен ей, а она тебе. Сам прекрасно знаешь.

Дора села на табурет напротив Легионера, снова повернувшегося к Лизе.

— У вас красивые ноги, мадам. Mon Dieu [40] Господи (фр.). — Прим. пер. , просто великолепные. Я не прочь раздеть вас. Шестьсот наличными, если позволите! Может, потанцуем, мадам?

— Нет, и оставь меня в покое. Я не та, за кого ты меня принимаешь.

Легионер вскинул брови.

— Что вы говорите? Как жаль.

Дора выпустила дым в лицо Легионеру. На ее некрасивых губах играла улыбка.

— За кого ты принял ее? — спросил Бауэр.

Легионер улыбнулся, потянул себя за кончик носа и отпил глоток водки.

— За утонченную даму в поисках приключений, не за дешевую шлюху-служанку в одежде хозяйки.

Лиза подскочила. Нанесла Легионеру звонкую пощечину. Он молниеносно схватил ее за руки. Злобно искривил рот, обнажив жемчужно-белые зубы.

— Merde, значит, кошечка показывает коготки? Малыш, e'est bien ça. Мадам желает потанцевать.

Малыш неторопливо сполз с табурета и, сутулясь, словно горилла, пошел к ним.

— Слушай, наглец, я не хочу танцевать, — фыркнула Лиза.

— Еще как хотите, — решил Легионер. И кивнул Малышу.

Она попыталась высвободиться, но сильные пальцы Легионера держали ее стальным капканом. Толстый золотой браслет слегка позвякивал. Малыш, не говоря ни слова, схватил ее за талию и понес к танцплощадке. Крикнул пианисту:

— Алоис, горе-музыкант, колоти по клавишам. Малыш хочет покружить шлюху.

Гости в нишах за столиками захихикали. Девицы ржали, злорадствуя, что элегантная дама попала в переплет. Они считали «Ураган» исключительно своей территорией. Все посторонние женщины действовали на них, как красная тряпка на быка.

Алоис выстукивал по клавишам пианино дикую мелодию. Посетители отходили от маленькой танцплощадки за шторы. Малыш быстро закружился по ней. Резко замер, засеменил вбок, остановился, заорал, вскинул Лизу над головой и завертел. Потом опустил и заскользил по залу в ритме вальса, не обращая внимания на музыку. Неожиданно превратился в хулигана, швырнул свою даму в угол и плюнул на пол. Но снова схватил ее — раньше, чем она осознала, что пролетела через весь зал. Издал громкий рык и принялся плясать соло вокруг уже ничего не соображавшей партнерши. Уперев кулаки в бедра, он описывал круги, словно петух в брачном танце, напевая:

Алоис забыл, что нужно играть. Малыш, схватив Лизу, стремглав пронесся мимо пианино, но ухитрился при этом съездить Алоиса по физиономии.

— Бренчи, шмакодявка, для чего ты здесь?

Алоис с образцовым усердием забарабанил по клавишам. Играл он веселый венгерский вальс. Малыш тем временем перешел на танго. Не обращая внимания на музыку, выделывал, что хотел, вертя в воздухе беспомощную Лизу, словно пропеллер. Лиза потеряла туфлю. Та осталась лежать посреди танцплощадки, синяя, сиротливая.

Лиза больше не танцевала. Во время румбы ноги перестали ее слушаться. Малыш продолжал солировать, иногда вертя на плечах свою даму. Внезапно он остановился и пристально обвел взглядом зал.

— Хочет кто-нибудь подраться?

Никакого ответа. Малыш удовлетворенно кивнул.