Свен Хассель - Фронтовое братство

Хун, унтер-офицер с раной в животе, снова попросил воды. Легионер протянул ему кусок льда. Тот принялся жадно сосать его.

У меня начало жечь ступни. Боль пронизывала все тело. Казалось, пламя лижет кости. Вторая стадия обморожения. Я это знал. Сначала боль. Потом она слегка утихает, чуть попозже ступни начинают гореть — и горят, пока не онемеют. Онемение означает, что все кончено. Гангрена в полном развитии, и ступни отмирают. Боль поднимается выше. В госпитале от культей под ножом хирурга пойдет пар. Меня охватил ужас. Ампутация. Господи, только не это! Я зашептал Легионеру о своем страхе. Он поглядел на меня.

— В таком случае война для тебя будет окончена. Лучше лишиться ног, чем головы.

Да, тогда война будет окончена. Я попытался утешать себя, но холодный ужас сжал мне горло. Я старался думать, что потеря ступней — не самое страшное. Хуже было бы лишиться рук; но ужас не отпускал меня. Я представил себя на костылях. Нет, я не хотел быть калекой.

— Что это с тобой? — удивленно спросил Легионер. Я выкрикнул «калекой», сам не сознавая того.

Потом я заснул. Боль разбудила меня, но я радовался ей. Ступни болели, значит, в них была жизнь. Я еще обладал своими замечательными ступнями.

Поезд дважды останавливался. Оба раза заходили медики и осматривали мои ступни. И каждый раз говорили: «Ничего страшного».

— Клянусь Мухаммедом, что же тогда страшно? — возмутился Легионер. И указал на изуродованного, только что умершего летчика. — Это тоже не страшно?

Никто не потрудился ему ответить. Экстренный дополнительный санитарный поезд продолжал путь на запад.

Когда после двенадцати дней пути мы прибыли в Краков, шестьдесят девять процентов раненых выгрузили мертвыми.

— Вы сборище болтливых старух, — заорал капеллан, оберст [15] Здесь и далее — соответствует чину полковника. Но вообще ситуация странная: дело в том, что званию полковника у военных священников соответствует декан Вермахта (Wehrmachtsdekan), а это очень высокий пост. Скорее, должен был фигурировать военный священник Вермахта (Wehrmachtkriegspfarrer), соответствующий капитану, или священник Вермахта (Wehrmachtfarrer), соответствующий майору. — Прим. ред. фон Цлавик, когда мы застонали. Его очень раздражало то, что мы выдаем свою боль. — Просите Отца Небесного помочь вам, но Господь отвернулся от таких никчемных людишек.

Он приказал прекратить скулеж. Пригрозил запереть нас и держать взаперти, пока не сгнием. Бог бесконечно милосерд, доверительно поведал он нам, но только к достойным людям и хорошим солдатам, а не к такому сброду, как мы, самые отвратительные подонки общества. Вскинул распятие в нацистском салюте, потом приказал санитарам унести завернутые в простыни трупы. Чуть попозже простыни принесли обратно — для следующих.

Оберст-капеллан плюнул и покинул нас.

В тот же день он упал на лестнице и сломал руку. В трех местах.

— Он выл, как вы, все вместе взятые, — усмехнулась санитарка, сестра Моника, которой для поддержания духа дважды в день требовался мужчина.

— Ну, что ж, всякие попадаются, — сказал Легионер. Перевернулся на другой бок и прославил Аллаха. Потом негромко рассказал нам о святом, который один ушел в бесплодные, каменистые пустыни горного хребта Риф.

В Третьем полевом госпитале, расположенном в бывшей польской духовной семинарии в Кракове, молчаливые врачи и их помощники возились с ранеными. Операционная находилась в бывшем кабинете ректора. Добрый пастор вряд ли мог предвидеть, что стольким предстоит умереть там. В мирное время эти смерти — только в этой комнате — задали бы работу нескольким расстрельным командам.

Я лежал на низких носилках с ощущением, что подо мной рифленое железо. Под ножом находился кто-то с раной в голове. Он умер. На стол положили командира стрелкового подразделения с раной в животе. Он умер. Трое умерли. Двое остались в живых. Потом настала моя очередь.

— Сохраните ступни, — это были мои последние слова перед тем, как я погрузился в сон под наркозом. Хирург промолчал.

Когда я очнулся в какой-то палате, ступни были на месте. Первые часы были приятными, спокойными. Потом началась боль. Невероятная. Другие чувствовали себя не лучше. Когда темнота милосердно сгустилась в сильно пахнувшей карболкой палате, ее заполнил нечленораздельный шум. То были стоны пытаемых, нескончаемая песнь пропащих.

Надо мной склонилась санитарка, пощупала пульс и исчезла. Температура у меня поднялась. По мне пополз страх смерти — словно змея, обвивающая кольцами тело. Я не мог ничего ясно разглядеть. Перед глазами были только дымка и разрозненные образы. Четче всего я видел Старуху с косой в углу. Она нетерпеливо ходила. Серая старуха в черном плаще и с косой в руках выглядела очень деятельной.

— Хорошо поохотилась, да? Замечательно. Ты дерьмо, вонючее дерьмо! Думаешь, я тебя боюсь? Я повидал вещи поопаснее. Куда поопаснее. Бояться тебя? Ха!

Разумеется, я боялся. Черт возьми, боялся до жути.

Санитарка появилась снова.

— Пошла вон, пропахшая карболкой сука. Оставь меня. Погоди, придут московиты [16] Некорректное употребление термина. Так в Европе называли русских лишь до XVIII в. — Прим. ред. , тогда ты забегаешь, нацистская дрянь. Тогда увидишь кое-что.

Нет, вернись, пожалуйста! Господи, как мне страшно.

Но санитарка исчезла. Старуха с косой усмехнулась. Сквозь стоны других я отчетливо услышал хриплый булькающий звук. Старуха пошла чуть быстрее. Терпение ее было на исходе.

Легионер напевал: «Приди, приди, приди, о Смерть». Я умерил слух. Не хотел слушать эту проклятую песню; но ее подхватили тысячи других: «Приди, приди, приди, о Смерть». Снова булькающий смех из угла.

Старуха провела пальцем по острию косы, светлой, блестящей косы. Удовлетворенно кивнула. Коса была острой. Как ножи больших гильотин в Плётцензее и Ленгрисе [17] Это самые известные тюрьмы Германии, смертная казнь в которых приводилась в исполнение через гильотинирование. — Прим. ред. . Как нож, отделивший голову Урсулы от ее стройной шеи [18] История Урсулы описана в романе С. Хасселя «Легион обреченных». — Прим. ред. . Я подумал, есть ли гильотины на Колыме. Что это с тобой, глупый скот? Я думал, ты простился со своей берлинской любовью, еврейкой, спавшей с эсэсовцами, потому что она обладала чувством юмора. Красавица. Лакомый кусочек. Перестань реветь, баба! Когда-то ты хотел быть офицером. Хотел быть солдатом, болван. И что ты теперь? Дерьмо, боящееся Старухи с косой. Чего тебе беспокоиться? Выходи из игры. Кто будет беспокоиться о тебе, кроме тебя самого, недоумок? Разве не странно? Ни одна душа о тебе не подумает, когда ты откинешь копыта. Тогда давай, скотина, переноси меня через Стикс [19] В древнегреческой мифологии река, отделявшая царство мертвых от мира живых. — Прим. ред. . Думаешь, я боюсь тебя?