Хануш Бургер - «1212» передает

Так вот оно что! Оказывается, меня для того и посылали на континент, чтобы выиграть время. Значит, Юнис и ее шеф давным-давно работали под таким девизом. И тогда, когда дискутировали со мной!

Казалось, все уже потеряно, но я еще не терял надежды.

Мне было известно, что Виктор — уроженец Вены. А ведь Гитлер смял его страну. И быть может, именно поэтому Виктора заинтересует подлинный документ о фашизме? Я смутно припоминал, что до войны он долгое время работал над одним серьезным фильмом. Кажется, это был «Один раз в неделю» или что-то в этом роде.

Кроме того, войну Виктор пересидел в Голливуде. Кто знает, может, в нем заговорит самолюбие и он захочет все же внести и свой вклад?

Завтракали мы в отеле «Клэридж», где остановился Виктор. Вел он себя шумно и говорил так громко, словно выступал перед большой аудиторией.

После завтрака он повел меня в зрительный зал, где собралась небольшая группа его друзей, которым он хотел показать копию своего последнего фильма. Фильм назывался «Твое и мое». В нем рассказывалось о судьбе одного клептомана. Режиссер, без сомнения, был тонким психологом и умел видеть драматическое в жизни маленького человека. Виктор по-человечески сочувствовал своему герою, который постоянно оказывался жертвой сенсаций.

Однако вскоре я познакомился с другой чертой характера этого человека. Мы зашли к одному из лучших сапожников Лондона: Виктор хотел купить себе туфли. В витрине я увидел пару очень простеньких домашних туфель. Вовсе не собираясь покупать их, я спросил, сколько они стоят, и чуть было не упал в обморок, когда хозяин, который как раз обслуживал Марка, назвал сумму в пять гиней. И в этот момент Марк Виктор громко заявил:

— Упакуйте мне три пары. Я могу позволить себе это, ведь я один из самых богатых людей в Голливуде.

Покупатели так и остолбенели. Марк вел себя циничнее, чем он был на самом деле. Видимо, в нем прочно укоренился голливудский стиль поведения. Когда не было посторонних, Виктор был серьезнее. Я невольно подумал, что его фильмы, сценарии к которым в большинстве случаев писал он сам, намного симпатичнее и больше внушают доверие, чем сам Марк.

В пять часов состоялся просмотр моего фильма. В маленьком зале уже сидели Майк, Капулетти и Юнис. На последнем ряду — Сэм и его ассистентка Гвэн.

Марк сел в первом ряду. Обернувшись к нам, он выдал целый фейерверк метких острот в адрес ассистентки Сэма, скромной девятнадцатилетней девушки, влюбленной в одного лейтенанта, который служил в Берлине.

На экране появились первые кадры.

Марка Виктора хватило ненадолго. Когда на экране замелькали сцены из концлагеря, он демонстративно повернулся к экрану спиной, сосредоточив свое внимание на Гвэн.

— Когда лагерные сцены кончатся, скажите мне, — прокартавил он и с шумом пересел на предпоследний ряд, откуда ему лучше были видны ноги Гвэн.

В зале зажегся свет. Все встали, и Виктор шепнул мне:

— Достаньте мне телефон ассистентки.

А в кабинете Потера он открыл дискуссию, которая у нас и не возникала.

— Какова длина фильма сейчас?

— Семь тысяч футов!

— Лимит — тысяча двести. Всю чепуху убрать. Оставить только самое необходимое. Больше я этого смотреть не стану. Сэм, ты же знаешь, как это делается: шок, слезы, потом еще раз шок, а в заключение успокоительную пилюлю, что, мол, подобное больше никогда не повторится, на то есть гарантии Эйзенхауэра и Черчилля и, на мой взгляд, также Сталина. Все это ты сделаешь за одну неделю. Если потребуется, я посмотрю фильм еще раз. До свидания, господа. Лейтенант Градец, не забудьте, что у вас есть задание…

И он вышел.

Юнис, Капулетти и Потер после его ухода пытались быть ко мне снисходительными, но их поведение скорее походило на отношение начальника полиции к несчастному игроку, который оставил в казино последнюю рубашку…

Прошли целые сутки, прежде чем мне удалось дозвониться до полковника Макдугала в Бад Вильгунген.

— Ничего не поделаешь, — сказал он мне. — Все это целиком передано в Управление военной информации. И уж раз они прислали известного кинематографиста из Голливуда, то любой протест бессмыслен. Не унывай, Петр. Я лично буду настаивать, чтобы автором комментариев был человек из армии. Ведь все съемки сделали наши парни.

Я пошел к Виктору в отель.

Он был великодушен. Выяснилось, что его решение не нужно даже нигде утверждать — такие он имел полномочия!

— Послушайте, Петр, — обратился он ко мне, водя электробритвой по щеке, — я кое-что смыслю в фильмах и знаю, что и как действует на зрителя. Мне стало дурно после просмотра первых десяти метров пленки, а я как-никак привык к этому…

— Как же вы полагаете лучше показать немцам, что происходило в их стране и от их имени? Число жертв еще не опубликовано. Один офицер из военной администрации занимается статистикой. Так вот он говорил, что общее число жертв исчисляется миллионами.

— Я считаю, что немцы всем этим сыты по горло. На два-три поколения вперед они наверняка не захотят больше ничего общего иметь с нацизмом. Все это слишком печально, — продолжал Виктор. — Разумеется, людей нужно воспитывать. И в принципе я не против воспитательной роли кинематографа, но все же фильм должен развлекать, и я стараюсь развлекать людей интеллигентно. А вот таким способом мы только оскорбим их…

— Этот фильм, конечно, не будет развлечением для публики в Нью-Джерси! Но, видит Бог, неужели мы должны бояться оскорбить бедненьких нацистов? Они не очень-то смущались…

Марк тщательно повязывал темный галстук.

— Послушайте, лейтенант, вот что я скажу вам по секрету. По пути в Вашингтон мне пришлось кое-где останавливаться. Один влиятельный человек доверительно сообщил мне, что мы вовсе не собираемся на долгое время оставлять военную администрацию в оккупированной Германии. Во-первых, военные хотят попасть домой, и в этом их никто не обвинит. А во-вторых, эти люди пристрастны. Нельзя же, черт возьми, стрелять во всякое дерьмо, которое тоже в тебя стреляет, и оставаться после этого объективным!

— Быть объективным? Уж не хотите ли вы сказать, что нацисты объективно были правы?

— Боже упаси! Такое у нас в Голливуде вряд ли кто скажет! Но если быть объективным, то как бы нам они ни симпатичны, они являются, я буквально цитирую слова босса из Вашингтона, «нашими логическими союзниками в недалеком будущем». И поэтому их нельзя оскорблять. А ваш фильм как раз делает это!

— Если я не ошибаюсь, — тихо начал я, — вы один из создателей фильма «Один раз в неделю»?

Марк посмотрел на меня как-то сбоку:

— Теперь я точно знаю, кто вы такой. Вы преждевременный антифашист, да? Это ничего. Некоторые из моих друзей — тоже антифашисты… Я был только соавтором этого фильма. Чего только не натворишь, когда молод! Шоу как-то сказал, что человек, который до двадцатилетнего возраста не стал социалистом, не имеет сердца. А тот, кто не стал им и после, не имеет ума…