Михаил Аношкин - Прорыв. Боевое задание

— Готово, сержант?

— Готово.

— Давай, — сказал лейтенант невидимому Непейпиво. Хлопнул выстрел, и в небо взвилась ракета. Серое небо словно задрожало зеленым мертвенным светом. Партизаны начали отход. Андреев облегченно вздохнул. Все в порядке. Операция удалась. Теперь уже ничто не может помешать. Григорий запалил шнур и кинулся догонять Васенева. Догнав, пошел с ним рядом. У леса остановились. Сейчас должно грохнуть. Последние секунды.

Красный султанчик взметнулся там, где минировал Мишка. Следующий взрыв прогремел слева, на участке Вани Маркова. Затем всплеснулось пламя сразу в трех местах, только грохот прокатился по лесу. Последним ударил фугас Андреева. Пламя было желтое и упругое. Лейтенант доверительно положил руку на плечо Андреева. Сказал:

— А я, знаешь, попсиховал, а ну, думаю, помешают.

— Красиво сработали, — отозвался Андреев, а про себя подумал: «Если б только ты один психовал... И чего я за него волновался? Никогда со мной такого не было...»

И вдруг неприятно стало на душе. Петьку Игонина вспомнил, два прощания с ним вспомнил.

Первое тогда, в сорок первом, в Гомеле. Разлучили их, двух закадычных друзей, спаянных тяжелейшим походом и смертью близких товарищей. У них были одни мысли, одно настроение, их нельзя было разлить водой, но их разлучили безжалостно. Смотрел Григорий тогда на ссутулившуюся спину уходящего друга, и жесткая спазма давила горло, мешала дышать.

И новое прощание, уже здесь, в Брянских лесах. Прощался Григорий не с этим Петром, бородачом, прославленным партизанским разведчиком, а с тем Петькой Игониным, которого знал по сорок первому году.

Теперь вот Андреев, как мальчишка, переживал за Васенева, не за себя, ни за кого другого, а за лейтенанта, который с каких-то пор стал ему дорог.

Подрывники и автоматчики собрались в условленном месте. Все были возбуждены только что совершенной диверсией. Более двух километров полотна железной дороги выведено из строя. Не меньше двух дней придется гитлеровцам его восстанавливать. Сейчас же, когда Красная Армия вела наступление, два дня значили много.

...Комбриг остался доволен результатами операции. И сразу же послал подрывников на новое задание. Время было горячее.

Каждое утро Анюта принимала сводку Совинформбюро. Григорий ходил по ротам и читал ее вслух. Сообщения радовали. Успешно развивалось наступление Красной Армии в Донбассе. Пятились фашисты и на центральном фронте. В сводках назывались знакомые населенные пункты. Это вызывало оживленные комментарии у партизан. Некоторые были как раз из освобожденных только что мест.

Освобожден Карачев.

Освобождены Белые Берега.

Фронт неуклонно накатывался на Брянск.

Наступил сентябрь. В этом году заморозки начались рано. С рассветом зеленая трава покрывалась серебристым инеем. По краям ямки, из которой партизаны брали воду, за ночь образовалась тоненькая хрупкая кромка льда.

Гвардейцы окончательно освоились в отряде, будто воевали вместе с партизанами с незапамятных времен. И внешний вид стал у них другой, больше партизанский, нежели солдатский. Лукину раздобыли немецкую шинель мышиного цвета на саржевой подкладке, свою он оставил Оле. Наша русская серая шинель, хотя и грубошерстная, зато мила и греет отменно. А эта так себе — ни рыба ни мясо. Мишка Качанов подарил свою шинель больному партизану, а тот отдал ему меховой жилет, в точности такой, как носил Старик. Партизан сильно мерз — лихорадка колотила, что ли. Васенев только осуждающе покачал головой, но не проронил ни слова: за доброту ругать трудно. Теперь Мишка щеголял в жилете, никогда его не застегивал, как и Старик, и был вполне доволен. Умудрился потерять пилотку Ишакин, хотя он ее частенько натягивал на самые уши. Был на задании. Пилотку сбило веткой, но возвращаться за нею не было возможности — немцы гнались с собаками, каждая секунда была дорога. Партизаны добыли ему старую засаленную кубанку с красной лентой на околыше, и теперь Качанов звал Ишакина казаком.

— Эй, казак, дай закурить! Эй, казак, держи котелок!

Но «казак» на Мишкины подначки не отзывался. После случая с козленком он замкнулся, в разговоры не вступал. Отвечал только на вопросы и то немногословно. Мучается. Ни Андреев, ни Рягузов не напоминали ему ничем о той постыдной истории.

У Андреева расползлись сапоги. Пришлось разуть пленного немца. Сапоги были с широкими, как раструбы, голенищами, и нога в них болталась. Но это еще полбеды. Кожимитовые подошвы в лесных походах залощились так, что скользили, будто лыжи по снегу, и тянули назад. Что только Григорий ни делал — вырезал на подошвах поперечные зарубки, обматывал проволокой, но ничего не помогало. И ходить в них было настоящим мучением.

Лишь один лейтенант Васенев сохранял прежний армейский вид. Правда, гимнастерка у него повыцвела, на спине обозначились соленые белые пятна.

Все пятеро похудели, подстригались примитивно, как шутил Андреев, «под горшок, словно кержаки». И отчаянно голодали. Зарезали последнюю лошадь, на которой возили рации и питание к ним. Мясо закоптили на костре, чтоб оно дольше сохранилось — нашлись и тут специалисты. Теперь по утрам выдавали каждому по ломтику копченой конины.

И часто ходили на задания: вели наблюдения за дорогами, совершали диверсии, но открытых стычек с немцами избегали. Боевой счет у гвардейцев рос, и Мишка Качанов посмеивался над Ишакиным:

— Готовь, казак, дырку для ордена.

— Отвяжись, худая жисть, — отмахивался тот.

Однажды днем Алексей Васильевич Рягузов от нечего делать вырезал тросточку. Любил их мастерить. На кожице ивовой, либо черемуховой палочки выделывал ножичком всяческие затейливые узоры, каждый раз новые и красивые. Тросточки бросал — зачем они нужны? Просто руки просили работы.

Рядом Качанов что-то рассказывал Ишакину и Маркову. Сержанта поблизости не было. Иногда Марков смеялся от смешных Мишкиных слов, а Ишакин хранил молчание.

И вдруг Алексей Васильевич прислушался. Что такое? Вроде бы от земли исходил неясный, но раскатистый гул. Алексей Васильевич прикрикнул на ребят:

— А ну, молчок! — Распластался ничком и приложил ухо к земле. Кончик уса тоже касался земли. Ваня Марков подошел к нему и озабоченно спросил:

— Что случилось, Алексей Васильевич?

— Тихо! — прошипел Рягузов, на лбу собрались морщины.

Наконец, Алексей Васильевич сел, стряхнул с пиджака сор и сказал тихо, но значительно:

— Земля гудит, во как! Фронт гудит. Близехонько!

— Приснилось тебе, дядька, — подал голос Ишакин.

— Фронт? Близко?!

— Близехонько.

Мишка Качанов принялся плясать, приговаривая: