Пауль Кёрнер-Шрадер - Дневник немецкого солдата

Никто ни в чем не мог заподозрить немецкого унтер-офицера, поверявшего несение службы его подчиненными. Я беспрепятственно прошелся по путям, вынул накладные из ящичков, прикрепленных к вагонам, и переложил их в ящички других вагонов. Недурно, если этот вагон с капустой или свиньями, предназначенный в Берлин, пойдет на фронт, а полевые кузни, подковы, цепи и, быть может, боеприпасы попадут на центральный рынок в Берлине. При первой же возможности надо будет повторить такую перетасовку.

Лишь раз я услышал окрик:

— Стой! Кто идет? Пароль!

Я знал пароль и назвал его.

— Проходи, — буркнул охранник.

Я подошел к нему, поздоровался и спросил:

— Где тут вагоны с санитарным оборудованием, которые мы отправляем? Я ищу их уже битый час.

— Это запасные пути, — ответил солдат. — А пути отправления — на противоположной стороне.

Я вернулся к своему эшелону.

Вскоре пришла смена, и вместе с солдатами я отправился в казарму. Так окончились последние сутки моего пребывания в Люблине.

В лесу вблизи Бяла Подляска наш санитарный батальон расквартировали в барачном лагере. Здесь мы передохнем, пока нас снова не введут в дело. Правда, «планомерное завоевание земель» несколько застопорилось. Говорят, заминка на день — два. Вот уже три дня, как мы слушаем сообщения о позиционных боях. Никак не удается подавить советскую артиллерию. Не хватает боеприпасов. И вот их везут, везут, везут.

По обе стороны шоссе — картофельные поля и пшеничные посевы. Вернее, то, что от них осталось. Боев здесь не было, танки шли по дорогам. Но было решено очистить фронтовую полосу от местного населения, и толпы людей, подгоняемых солдатами, хлынули в панике на дороги и поля, вытаптывая сотни гектаров посевов.

В лесу каждая просека и прогалина занята пленными, попавшими в окружение под Белостоком и Минском. Здесь каждый клочок земли дышит смертью. Даже солнце в лесу возле Бяла Подляска и то кроваво-красное. Вытоптанные поля опутаны колючей проволокой. За проволокой угасает жизнь тысяч людей. Сотни трупов по обочинам дороги до самого Бреста. Это — «шталаг», стационарный лагерь для военнопленных.

Немилосердно печет солнце. Дождя не было уже много недель. Шоссе искорежено танками и тягачами тяжелой артиллерии. Беспрерывно идут машины с боеприпасами. Песок истерт в мельчайший порошок. Лица, руки, сапоги, фуражки, кителя, жестяные кружки, вещевые мешки — все покрыто серой пылью. Только белки глаз сохраняют свой естественный цвет.

Из Белостока и Минска колонной бредут пленные. Жажда мучит и косит людей. Вот падает один, второй… Те, что покрепче, стараются поддержать ослабевших товарищей. Но это не всегда удается. Многие падают, чтобы никогда больше не подняться. Еще живых, их отбрасывают умирать в сухую траву, и вскоре белки их глаз становятся серыми, как и все вокруг.

Я видел, как четверо пленных подхватили одного упавшего товарища и с трудом понесли его, держа за руки и за ноги. Точно на погребение. Сами они едва держались на ногах, но старались не нарушать колонну. А их товарищ умирал. Через минуту они волочили труп.

Колонны смертников безостановочно втягивались за колючую проволоку лагерных ворот. Эти несчастные люди умудрялись собирать по пути втоптанное в пыль недозревшее зерно. Но воды, воды нигде не было. Еще задолго до наступления ночи тысячи людей выкрикивали в отчаянии одно слово: «Воды!» Крик этот доносился до наших бараков, и я никогда не забуду его.

Пленные роют маленькие колодцы в земле — кружками, ложками, консервными банками и просто руками. Это труд от отчаяния, подвиг отчаяния. Метр за метром они вгрызаются в сухую землю. Сухая земля обваливается, засыпает только что отрытую яму, иногда заживо погребая людей.

В очереди возле наспех сооруженных параш стоят, корчась от боли, больные дизентерией. Кругом ни землянки, ни крыши, ни барака, ни дерева — ничего, что давало бы тень. Рядом с врытыми в землю парашами — мертвецкая, под открытым небом, на голой земле.

Целая команда шпиков — «ищеек» лагеря выискивает комиссаров, офицеров и евреев, которых помещают в особый закут. Это кандидаты на верную смерть. Если кто-либо из них отказывается отвечать на вопросы, он немедленно попадает в «треугольник». Треугольником называется особый участок возле входа. Кто попадает туда, тот будет расстрелян вечером, в половине десятого. Двенадцать, четырнадцать, двадцать, сорок, до пятидесяти человек ежедневно отправляют в треугольник.

Все это происходит рядом с нами, у нас на глазах. Мы видим каждый шаг в треугольнике, мы знаем все, что творится в лагере. Из уст в уста солдаты передают различные истории о пленных, об их поведении, не выражая открыто своего отношения ко всему этому. Но, по-моему, не всем такое нравится. Молодым людям, мозги которых засорены разглагольствованиями офицеров пропаганды, есть над чем задуматься.

Рассказывают про одного пленного юношу. Его допрашивал немецкий майор. Пленный не отрицал, что он комсомолец, и не отрекался от комсомола. Когда его спросили, не жалеет ли он о вступлении в комсомол теперь, видя такое быстрое продвижение германских войск, он решительно ответил: «Нет!» Майор обещал ему райскую жизнь, если он поможет выявить в лагере комиссаров. Комсомолец плюнул майору в лицо, за что тотчас попал в треугольник, так и не узнав, чего он добился своим поступком: наши солдаты с восхищением говорили о нем.

Попавших в треугольник мы видели издалека. Они не походили на людей, которые в ужасе ждут своей смерти. Одни, лежа на спине, самозабвенно наблюдали за охотой ястреба в небе. Другие спали, лежа ничком на земле. Кто-то, сидя на ведре, напевал что-то печальное, отбивая такт по жести. Мимо треугольника проходили люди, военные, гражданские. Какой-то «шутник», из наших, крикнул по-русски, обращаясь к тем, что находились за проволокой:

-— Сколько вам осталось жить?

— До захода солнца, — донесся ответ.

Это было сказано с полным спокойствием.

Охранник, стоявший на посту, спросил вдруг офицера Красной Армии, отлично говорившего по-немецки:

— За что вы, собственно, боретесь?

— Прежде всего мы боремся не за, а против, — ответил офицер. — Против вас, фашистских варваров. А из этого уже следует, за что мы боремся; за мирную жизнь.

Охранник не ожидал такого ответа и не понял его до конца. Гитлеровский солдат не приучен мыслить и рассуждать так разумно и логично. Тем более он не ждал такого ответа от приговоренного к смерти. Советский офицер попросил этого солдата принести для пленных ведро воды. Солдат отказал ему. Советский офицер махнул рукой и отвернулся. Он даже не выразил гнева, возмущения. Обреченный на смерть, он был выше своего палача и отлично разбирался в его психологии.