Олег Татарченков - Группа сопровождения

— Чем обязан? — с заметным облегчением произнес корреспондент, за которым не числилось грехов вроде сотрудничества с разведками иностранных держав, и поэтому у него было больше резонов бояться разбойников, чем людей из серьезной «конторы».

— Пьете много, Игорь Вадимович, — с коротким смешком бросил Пижон, кивнув на пустую водочную бутылку.

— Согревался, — ответствовал Игорь, который не мог и не хотел настраиваться на шутливый тон блондина, — Да и вообще, вы мне не мама и не мой начальник-редактор, чтобы…

— Хватит! — негромко, но властно оборвал его майор, — Мы сюда прибыли не для того, чтобы вас морали учить. Узнали меня, Игорь Вадимович?

Уфимцев кивнул головой:

— Спасибо за совет… Хорошая оказалась дорожка, короткая! — к нему постепенно начало возвращаться чувство юмора, — И все-таки, чем обязан?

Лет пять назад советский гражданин ни за что не позволил себе разговаривать в представителями «Конторы Глубокого Бурения» в ТАКОМ тоне. Но на дворе стояли мутные девяностые. Некогда всесильная «контора» переживала многочисленные переименования и переформирования, теряя вместе с этим своих лучших сотрудников и авторитет. Поэтому майор Касимов лишь глубоко вздохнул и проговорил, не меняя невозмутимого выражения лица:

— Вы обязаны нам помочь.

— Вам? Чем?!

— Ну, для начала ты должен нас рассказать, что делал в селе вчера, — жестко, переходя на «ты», произнес Пижон, мгновенно переходя из образа добродушного весельчака, — В компании с бандитами? Быстро!!!

Картинка в голове Уфимцева из отдельных кусков начала складываться мозаики в единое полотно.

— Ах, вот вы о чем… — он откровенно усмехнулся, — Приняли меня не за того. Бывает. Вы… товарищ, не знаю, в каком вы звании, ножки вчера не сильно в болоте промочили? То-то, я смотрю, голос ваш мне знаком.

Пижон от такой наглости слегка ошалел. Не давая ему опомниться, Уфимцев повернулся к Касимову:

— Спасибо вам, товарищ майор, что пристрелить меня не дали!

Теперь очередь дошла и до «кожаного» Леши:

— Я вас не сильно по яйцам стукнул? Дети будут?

«Кожаный» прищурил глаза и сделал едва заметное движение в сторону Игоря. Это его слегка обеспокоило, но не сильно: компенсация за вчерашний страх требовала своего выхода. В конце концов, что они ему сделают? Прав Пижон — на дворе не тридцать седьмой год и даже не восемьдесят третий.

— Дурак, — неожиданно спокойно произнес Пижон, — и уши у тебя холодные. Думаешь, что, если на дворе перестройка, гласность, бардак и демократия, то на органы безопасности можно хрен класть с прибором? Ты, журналист, можешь трепаться о чем хочешь в своей газетке, но в этом случае ты вляпался в конкретное дерьмо с конкретной статьей Уголовного кодекса.

— И что я сделал? — насмешливо возразил Уфимцев, — Прочитал в сводке милицейской о факте вандализма над могилой покойного пенсионера, решил об этом написать, приехал в село и тут вы на меня и навалились. С велосипедами… — он кинул косой взгляд на Касимова.

Однако тот предпочел отмолчаться.

— А что ты делал у Сиплого? — не сдался Пижон.

— Простите, как вас звать? А то мы тут дискутируем…

— Андрей.

— Просто Андрей?

Пижон нехотя вытянул из кармана удостоверение и Игорь прочел: «Капитан Андрей Сунгоркин, старший оперуполномоченный…»

— Ну, так что там у нас по Сиплому? — проговорил Сунгоркин, пряча «корочки».

— Мне рассказали местные жители, что тот перед смертью общался с ним. Вот я и решил пообщаться…

— Пообщался? — внезапно подключился к беседе майор Касимов.

— Нет, — Игорь развел руками, — Меня не очень вежливо послали на хрен.

— А на что ты рассчитывал? — насмешливо проговорил Касимов, — Что они тебе тут все расскажут?

— Что ты хотел услышать? — кинул свой вопрос Сунгоркин.

У Игоря почему-то пропала охота шутить. Он почувствовал, что на самом деле все его самостоятельные действия по журналистскому расследованию начинают укладываться в какую-то стройную схему. Не до конца ему понятную, но оттого еще более неприятную.

— Я не знаю! Я просто хотел поговорить… Составить психологический портрет этого Кружкина. Ведь они, вроде как дружили… Ну, так местные говорят.

— Какие местные, с кем ты общался? — продолжал давить капитан.

— Мужик тут есть такой, Миша. Они были соседями…

— Дальше! — потребовал Касимов.

И Уфимцев, чувствуя, что над ним повисло что-то неизведанное, но, по сравнению с предыдущими приключениями, соизмеримо опасное, рассказал все. По порядку.

— Ну, мы все это проверим…. - произнес Касимов.

Сунгоркин кивнул, вытаскивая из кармана диктофон и перематывая пленку, отчего Игорю стало еще более кисло.

— Ну, допустим, что это все правда, — продолжил майор, — И в доме у Сиплого ты не был, и знать ты его раньше не знал… Значит, ты тем более обязан нам помочь.

— В чем? — в отчаянии проговорил Уфимцев.

— Леш, — вместо ответа повернулся к Кожаному Касимов, — Будь другом, сбегай в буфет, бутербродов притащи, пивка. Я не знаю, как там корреспондент, но я, если честно проголодался. А ты, Андрюха?

— Да с вечера во рту маковой росинки не было, — отозвался тот, — Последние калории сжег, пока за этим водоплавающим гонялся, — и капитан дружелюбно подмигнул Игорю, — «More» куришь? Хорошие сигареты. Угощайся!

За те десять минут, пока Леша ходил в буфет, Касимов с Сунгоркиным рассказали корреспонденту следующее.

Кружкин на самом деле был судимым, отпахав в лагерях восемь лет. Однако к пресловутой «58-й» статье — «антисоветская деятельность» он не имел никакого отношения. Как и к традиционным «уголовным» статьям. Его дело было круче: не больше не меньше — «измена Родине», по которой «деревянный бушлат» был гарантирован. И дело это было не сфальсифицировано каким-нибудь следователем особого отдела, стремящимся повысить отчетность родного подразделения по выявленным врагам народа…

Попав в начале июля 1941 года в плен к немцам в Прибалтике, промаявшись полгода в лагере для советских военнопленных под Саласпилсом, старшина автомобильной роты Александр Кружкин понял, что шансов дожить до чьей-либо победы — хоть нашей, хоть немецкой, у него нет. Кормили узников через день гнильем из свеклы и картошки, изнуряли тяжкой работой и поэтому рвы для мертвецов, исправно удлиняемые экскаватором, никогда не пустовали.

Несмотря на то, что уже месяц он маялся кровавым поносом, Кружкин заставлял себя каждое утро подниматься по крику «капо» — старосты барака, и идти на работу. Дизентерия косила пленных десятками в неделю, но еще больше народу выкашивали пули охранников: тот, кто не мог работать, получал пулю в голову и отправлялся гнить в очередной не засыпанный еще ров.