Олег Татарченков - Группа сопровождения

Напротив главного его входа возвышалась монументальная фигура пожилого джигита в папахе и бурке, восседавшего на таком же монументальном скакуне. Впрочем, освещения хватало только на коня и бурку, голова же легендарного Махача, в честь которого и был назван город, тонула в темноте.

Вокзал, несмотря на поздний час, бурлил. На перроне потомки Махача, одетые в интернациональные вьетнамкие спортивные костюмы и кожаные куртки, бодро брали штурмом поезд Махачкала-Астрахань. Провожавшие кунаки энергично запихивали своего земляка через разбитое окно уже запертого тамбура. По соседству, не обращая внимания на предупреждающие окрики осатаневших проводниц и уже тронувшийся поезд, другая компания джигитов заволакивала вовнутрь сумки с барахлом.

За всей этой энергичной кавказской жизнью с невозмутимым кавказским спокойствием наблюдал местный милицейский патруль.

— Салам, — старший патруля с погонами сержанта протянул руку Вадиму, — Мне сказали, что будете нам помогать. Это хорошо. Стойте здесь и ни во что не вмешивайтесь. Если что — мы сами порядок будем наводить.

— Что-то не видно здесь порядка, — скептически пробурчал капитан.

— Э-э, — разве это беспорядок? — возразил сержант, — Это — нормально.

В это время уже подбирающийся к выходной стрелке поезд конвульсивно дернулся и застыл. Пронзительно завизжали тормоза.

— Эх, бляха, опять кто-то стоп-кран сорвал! — воскликнул дагестанец, и повернулся к своим, — За мной! А вы, — притормозил он на секунду, — говорю вам, стойте и ни во что не вмешивайтесь!

И патруль дагестанцев резвой рысью помчался в голову застывшего поезда.

Прошел час. За это время пассажирский поезд был отправлен вопреки давно сорванному расписанию, и вокзал опустел. Вдоль касс в зале лениво и неприкаянно бродил русский милицейский патруль. Дагестанские коллеги с таким же служебным рвением утюжили платформу.

— Игорь, — окликнул журналиста Вадим, — тебе не надоело? До утра здесь будешь болтаться? Послушайся совета — иди в гостиницу, пока не поздно. Дорогу до гостиницы запомнил?

Уфимцев глянул на часы: было половина девятого вечера. Перспектива болтаться по пустому вокзалу до утра его радовала все меньше.

— Ладно, — махнул рукой он, — я пошел.

Круг света, опоясывающий вокзал, кончился как-то сразу. И ветер стал более ожесточенным, ночь непрогляднее, а тени от мотающихся фонарей бросились напоминать абреков в бурках с длинными кинжалами. Уфимцев сжал в карманах своей джинсовой куртки правой рукой гладкий пенал слезоточивого газа «черемуха», а левой — рукоятку ножа, стиснул зубы и шагнул в темень.

Правда, метров через сто темнота вокруг стала ощущаться неким обволакивающим безопасным покрывалом. Игорь понял, что мрак на улице служит ему добрую службу, скрывая от людей. А ветер заглушает звук его шагов. Он вышел на середину проезжей части, подальше от черных провалов переулков и двинулся навстречу фонарю, одиноко мотающемуся на перекрестке.

Перекресток представлял на Уфимцева большую опасность, чем вся эта черная узкая улица: на нем он был как на ладони. Журналист до рези в глазах всматривался вперед, боясь пропустить малейшее лишнее движение в маете света. Нервозности добавляли глухие удары, долетавшие из темноты: в городе кто-то целенаправленно лупил из дробовика.

Игорь скорее почувствовал чем увидел, как вдоль забора скользнула тень. Она, как и Уфимцев, казалась крайне заинтересованной, чтобы не попасть в круг желтого цвета фонаря. Мелькнула и — пропала. Ее можно было принять за кошку, если бы не длинный ломаный силуэт, на мгновение отпечатавшийся на ближайшем заборе.

Игорь остановился. Тени больше не было. Не было и желания идти вперед. Уфимцев беспомощно оглянулся назад, во тьму длинной улицы, которую он только что одолел, и понял: вернуться в свет и безопасность вокзала он, конечно, сможет. Вот только каким взглядом на него будут смотреть ребята, ЕГО ребята… Уфимцев сдернул колпачок с баллончика со слезоточивым газом, еще раз ощупал нож в левом кармане куртки и, упрямо нагнув голову, двинулся вперед.

Интуиция его не подвела. Игорь едва успел пройти освещенный перекресток, как из ближайшего проулка на него выметнулась вихлястая фигура. Между ними было около пяти метров, поэтому Уфимцев, остановившись, стал просто ждать.

Человек был один и это внушало оптимизм. Однако проулок, из которого он вышел, был глубокий и темный, и о том, сколько в нем могло прятаться людей, думать не хотелось.

Уфимцев положил большой палец на кнопку спуска баллончика и просто молча ждал. У того, кто шел к нему навстречу, нервы оказались хуже.

— Эй, братан, — с кавказским акцентом окликнул он журналиста, — сигареты есть?

«Блин, везде одно и то же, — промелькнуло в голове Уфимцева, — могли бы что-нибудь поостроумнее придумать. С местным колоритом… Э-э, да он пьяный! Эк его мотыляет!»

«Братан», одетый в желтую дерматиновую, под кожу, куртку, черные вьетнамские «треники» с двумя оранжевыми полосами и белые разбитые кроссовки, стоял в метре от Игоря и едва покачивался. Уфимцев едва сдержался, чтобы не окатить его «черемухой», но остановился, поразмыслив, что сделать это всегда успеет.

— Не курю, — как можно сдержаннее ответил он.

— Да? — обтреханный, ростом ниже среднего, худой мужик лет тридцати хитро, как это удается только пьяным (считающим себя верхом проницательности), усмехнулся, — А за базар ответишь?

— За то, что не курю? — уточнил Игорь и ласково погладил большим пальцем баллончик, по-прежнему спрятанный в кармане.

«Так, все идет к тому, что придется его травить, — подумал, — Блин, говорят, что на некоторых пьяных газ не действует… Вот заодно и проверим!

И Уфимцев почувствовал острое и неприличное желание окатить этого выпивоху слезоточивым газом. Просто так, ради спортивного и совершенно безнаказанного интереса. Он с трудом погасил где-то в районе диафрагмы веселое и бесшабашное чувство и успел подумать: «Наверное, у шпаны такие же ощущения!»

Но он тянул время. Ему казалось, что еще рано, что еще мужик не зарвался, что, в конце концов, не совсем правильно ему, трезвому, в друг ни с того ни с сего, гасить этого бухого сморчка.

— Ага, — кивнул головой «сморчок», — Так за базар ответишь?

При этом он был совершенно серьезным, явно не понимая, какую галиматью сейчас несет. Это было частью его жизни, другой он явно никогда не видел.

— Отвечу, — кивнул головой Уфимцев.

«Когда же травить — сейчас?»

Странно, но ответ приблатненного удовлетворил. Но не успокоил. Он продолжал исполнять ритуал двух дворовых псов, вдруг встретившихся на «ничейном» перекрестке.

— А перед братвой моей ответишь?