Валериан Якубовский - Дезертир

— Кашляют, дитятко, кашляют, — уверяла хозяйка. — Да у меня-то кот не простой — сибирский. С пушистым хвостом.

— Ах, сибирский, — поверил участковый. — Может, сибирские и кашляют. А наши, здешние — не слыхал… А нельзя ли взглянуть на этого кота?

— Как нельзя? Можно, — спокойно ответила Татьяна Федоровна, подавшись к голбцу. — Сейчас поймаю. Посмотришь.

Леушев слышал, как она гонялась в подвале за котом, которому, видимо, не очень-то хотелось даваться в руки услужливой хозяйке. Потом донесся какой-то глухой удар. Последовало оханье, и в ту же минуту поднялась Татьяна Федоровна из подвала с желваком на лбу.

— Выскочил в отдушину, мошейник, — с сожалением сказала она, держа руку на лбу повыше переносицы. — Зря старалась, Коленька. Шишку только набила здоровенную, а поймать — не поймала.

— Извините, Татьяна Федоровна. Это я виноват. Оставим кота в покое… Так как же с квартирой?

Татьяна Федоровна колебалась. Предложение Леушева было заманчивым. Квартирование милиционера в ее доме могло снять подозрение о дезертирстве Шилова, особенно со стороны Щукина, который, по убеждению Татьяны Федоровны, как и во время свадьбы Светланы, подослал Леушева в Кошачий хутор. Татьяна Федоровна не удержалась, чтобы не спросить об этом, и участковый без всякой задней мысли ответил:

— Саша Щукин позаботился обо мне.

Однако она не пустила Леушева в постояльцы даже на две недели. Она понимала, что сына на это время придется отправлять в Реваж, и вспомнила 1950-й год, когда Шилов пришел из Реважа с воспалением легких и чуть не отправился на тот свет. Слезы навернулись на ее глазах.

— Не обижайся, Коленька, — вытирая слезы, сказала она участковому. — Ведь я дочь недавно похоронила. Ты это знаешь. Хочется побыть одной.

— Понимаю, — поднялся со стула участковый. — Значит, отказ?

— Ничего не поделаешь, дитятко… Рада бы…

Леушев попросил прощения за беспокойство и ушел недовольный.

Из подвала поднялся Шилов:

— Ну, мама, ты настоящий мастер беду отводить. И шишку себе набила для пущей важности, и Леушева вокруг пальца обвела. Только напрасно отказала. Я бы смылся на эти две недели в Реваж — и Щукину нечем было бы крыть.

— Я думала, дитятко, про Реваж, — оправдывалась мать. — Побоялась, что ты опять простудишься да сляжешь.

— Сейчас лето. Не простужусь. Спички возьму с собой. Так что завтра же иди к Леушеву и приглашай. Я утром, чуть свет уйду в Реваж.

— Кашель еще не прошел, Мишенька.

— Пройдет…

Утром, отправив сына к охотничьему зимовью. Татьяна Федоровна постучалась к Леушеву. Леушев еще спал, согнувшись калачиком на столе. Услышав стук в дверь, он соскочил со стола, накинул китель и, не застегнув пуговиц, поспешно подошел к двери:

— А-а, Татьяна Федоровна! Здравствуйте. Что у вас?

Татьяна Федоровна сочувственно посмотрела на участкового, приложилась глазами к письменному столу с шинелью и полевой сумкой и догадалась, что Леушев спал на голом столе.

— Жалко мне тебя, дитятко, — сказала она и пустила слезу. — Всю ноченьку не спала. Мучилась. Зря, думаю, отказала человеку. Приходи да живи на здоровье. Я и постельку приготовила, и тумбочку для тебя поставила. Приходи.

— Большое спасибо, Татьяна Федоровна. После работы приду.

Вечером Леушев переселился к Шиловым. Повесив шинель и сумку на отведенную ему вешалку, он снял фуражку, засучил рукава, умылся, полюбовался вышитым полотенцем, которое Татьяна Федоровна достала для него, и уселся на лавку возле стола, потирая от удовольствия руки:

— Как ваш сибирский кот? Не пришел? — спросил наконец Леушев, не зная, с чего начать разговор с молчаливой хозяйкой.

— Тогда при тебе выскочил на волю, — ответила хозяйка, — да опять куда-то уплелся, мошейник. Чистая беда с этим котом.

— Может, вам дровишек наколоть, воды натаскать? — спросил Леушев, соскочив со скамейки и взглянув на хозяйку.

— Не беспокойся, Коленька. Спасибо, — заранее поблагодарила хозяйка. — И дрова есть, и воды полный бачок. Все, слава богу, есть.

Открыв сундук и достав оттуда новую скатерть с кистями, Татьяна Федоровна накрыла стол, накормила гостя ужином. Не забыла поднести и шкалик, и Леушев остался довольным новой квартирой.

Утром он уходил в опытную по служебным делам и возвращался вечером, когда хозяйка была уже дома. Иногда от нечего делать заглядывал к Лучинскому, но чаще заходил к Щукину.

— Ну как? Устроился? — при первой же встрече спросил его Щукин.

— Спасибо, Саша. Отлично устроился.

У Щукина глаза полезли на лоб:

— Серьезно? А я, признаться, предложил квартиру и сам же потом стал сомневаться. А вдруг не пустит?

— Почему не пустит?

— Да так, — замялся Щукин. — Характер у нее неровный.

Поздно вечером приехала из Курцева Мария Михайловна посмотреть младшенькую внучку и, услышав от дочери, что Леушев снял у Шиловых квартиру и будет там жить неопределенное время, поджала губы…

— Значит, насчет Шилова получается, как говорят, в огороде бузина, а в Киеве дядька? — вмешался в их разговор Щукин. — Невзоров ошибается. Не может же Татьяна Федоровна пустить на квартиру милиционера, если у нее в подвале скрывается сын-дезертир. Это все равно, что бочку с бензином поместить на хранение в горящий склад… Такого быть не может…

Мария Михайловна покраснела, задумалась и не ответила зятю. А в опытной уже появились слухи, будто Татьяна Федоровна пустила в доживалы молодого мужика. И кого? Леушева, который бросил жену и ушел к старухе.

С этого дня Лучинский взял под сомнение догадки Щукина и причину самоубийства Валентины искал в самой Татьяне Федоровне. Заупрямилась, дескать, не захотела видеть Лучинского своим зятем — и баста.

Слухи о проказах Леушева докатились и до Фаины. Да еще какие слухи! С подковыркой. Фаине стали колоть глаза Татьяной Федоровной. Фаина не снесла злоязычия старух и на шестой день затесалась к Шиловым, застав мужа за столом в мирной беседе с Татьяной Федоровной.

— Хватит, Николай, дурака валять. Насмешил людей,

— сказала она Леушеву. — Теперь собирайся до пошли домой.

— Садись, Фаинушка, с нами ужинать, — пригласила Татьяна Федоровна и, встав из-за стола, взяла чистую тарелку и черпак.

— Спасибо, — откланялась Фаина. — Я сыта… Собирайся, Коленька. Не сердись на меня. Я тогда неправа была. Прости, если сможешь.

Леушев вышел из-за стола, отблагодарил хозяйку за хлеб-соль и, достав из бумажника пятьдесят рублей, положил на стол:

— Это вам, Татьяна Федоровна, за хлопоты.

— Что ты, дитятко… Не возьму, — отклонила хозяйка.

— Грешно брать, когда от чистой души помогаешь человеку. Видя бескорыстие кошкинской хозяйки, приютившей в трудные минуты ее мужа, Фаина горячо вступилась за Леушева: