Валериан Якубовский - Дезертир

Мария Михайловна увидела только спелый овес нестриженого затылка молодого человека. Ей и в голову не пришло, что упустила важную птицу. А Шилов закрылся в уборной соседнего вагона и вышел в тамбур, когда поезд остановился у блок-поста. Оставшиеся сорок минут, включая стоянку на узле, он пролежал на верхней полке, закрывшись газетой, и напряженно думал, узнала ли его Мария Михайловна. А что, если узнала? Нет… Не должна. Она ни разу не взглянула на него. И если видела, то видела волосатый затылок, по которому в наши дни трудно узнать родного сына. Тем более что Мария Михайловна одиннадцать лет не видела Шилова и, будучи подслеповатой, часто не узнавала при встрече на улице своего зятя, Щукина.

Успокоив мнительную натуру, Шилов несколько ободрился. Однако судя по началу, выезд в город не сулил ему беззаботного шатания по улицам. На каждом шагу могла встретиться другая Мария Михайловна, более глазастая. И тогда… "Нет, — рассуждал Шилов, обливаясь потом, — не надо ворон считать… Надо глядеть в оба".

Сошел он с поезда у Мостозавода, чтобы подальше от центра подкрепиться в рабочей столовой, куда не заглядывает ни одна губинская душа. Отыскав такую столовую в Болтанке, он позавтракал и пешком прогулялся до города, где почувствовал себя намного свободнее.

Оказавшись в потоке людей на улице Ленина, он испытал на себе неодобрительный взгляд пожилого человека, который с явной усмешкой покосился на его шевелюру, и решил немедленно податься в парикмахерскую. Но куда? На речной вокзал? Ни за что! Надо идти в городские бани. Там одни горожане.

Садясь в кресло, Шилов услышал затверженный вопрос парикмахера:

— Как стричь?

— Под польку.

— Много накопили ненужного груза, молодой человек, — посетовал парикмахер, покрывая Шилова салфеткой. — Родом откуда будете?

— Из-за реки.

— Редко, значит, бываете в наших заведениях.

— Некогда, отец. Работа захлестывает, — соврал Шилов, но все же почувствовал себя полноправным собеседником, а следовательно, и человеком.

Полчаса бился старик над копной Шилова, пощелкивая ножницами, включая временами машинку и разгребая космы металлической расческой. Наконец, придав ему человеческий облик, спросил:

— Шею брить?

— Обязательно.

— Виски прямые?

— Прямые.

Шилов расплатился с парикмахером и не взял сдачи. За одиннадцать лет он впервые побывал в парикмахерской. Раньше его подстригала Валентина. Последние три года портила Татьяна Федоровна. И вот он у настоящего мастера. Ощутив облегчение на голове, он посмотрел в зеркало и улыбнулся.

Но улыбка на его лице продолжалась не долго и сменилась испугом. Не успел он отойти от крыльца, как повстречались подвыпившие молодые люди. Один не стоял на ногах. Два другие вели его под руки и драли козла.

— Эй, ты, юбочник! Хочешь — очки разобью? — прохрипел ведомый и крепко схватил Шилова за грудь.

— Брось, Юрка! — вмешались ведущие. — Пошли.

Шилов отстранил от себя руки пьяного — и дай бог ноги…

— Где он?

— Кто?

— Юбочник?

— Хватился монах, когда ночь прошла.

Шилов не хотел ввязываться в драку с пьяными, хотя и не боялся их и готов был помериться с ними силенкой и ловкостью, навешать им побольше фонарей под глазами, но… боялся милицейского свистка, отделения милиции, где потребуют документы для выяснения личности. А это для Шилова — конец…

Скрывшись за банями, Шилов пробрался закоулками к железнодорожному вокзалу, проскочил пешеходный мост, повисший над разъездными путями, и спустился в город. Купил билет, чтобы просмотреть новый фильм.

К двум часам он был уже на городском пляже, где, лежа на песке, десятка три людей жарились на солнце. Несколько лихачей кувыркались на фарватере, переплывали реку и, несмотря на течение, держались на одном месте.

Шилов снял туфли, разделся и, обжигая с непривычки раскаленным песком босые ноги, подошел к реке. Он долго не решался войти в воду. Чистое небо, опрокинутое в Двину, делало ее до того глубокой, что страшно было бросаться в бездну и в первый раз за многие годы плыть по голубым волнам.

В конце концов Шилов плеснул холодной водой на грудь и, судорожно вздохнув от резкого перепада тепла и холода, с шумом побрел по реке. Окунувшись с головой, он выплыл на фарватер, перемахнул реку, отдохнул в зарослях ивняка и поплыл в обратный путь, опасаясь, как бы не исчезла одежда.

Одежда была на месте. Попрыгав на одной ноге, он лег на горячий песок, уткнулся лицом в аккуратно сложенные брюки и майкой покрыл затылок, чтобы не получить солнечного удара.

Рядом, закрывшись газетами, загорали два молодых человека и вели оживленный разговор. Шилов прислушался к ним.

— Костя, — назвал товарища первый, лежавший поближе. — Ты не знаешь, почему во всех учреждениях портреты Берии поснимали?

— Как не знаю, — ответил Костя. — Знаю, конечно. Берия — враг народа.

— Странно, — снова сказал первый. — Не думал, чтобы такие люди, как Берия, становились врагами народа.

— Ничего странного, — возразил Костя. — Он всегда был врагом. Прикидывался другом… Говорят, хотел правительство арестовать, да Н.С.Хрущев перехитрил его… Но это еще не все. Вчера я от одного хорошего человека-москвича слышал, что личный адъютант Берии, полковник по званию, ловил на улицах Москвы красивых женщин и увозил в особняк Берии. Берия заражал их дурной болезнью, а тех, кто оказывал сопротивление, убивал… А сколько этот садист других безвинных людей погубил! Страшно сказать. Сотни тысяч… Теперь за все ответит перед народом…

— В том числе и за мою мать. Только тогда был еще не Берия у руля…

— А что с твоей матерью?

— Долго рассказывать, Костя.

"Неужели это Пашка Косой?" — струхнул Шилов и мигом припомнил семейную трагедию бывшего губинского фотографа-любителя, который ни за что потерял свою жену. Пашка тогда учился в третьей группе. Отправляя сына в школу, она сунула ему на обед ломтик хлеба с луковицей и картофельную шаньгу. Ребята стали смеяться над Пашкой, что у нею постная шаньга. "У нас нечем помазать, признался Пашка. — Сталин все масло съел". Ребята переглянулись. Когда в учительской спрашивали, кто его научил так говорить, Пашка бесхитростно ответил: "Мама". На другой день утром пришли военные, надели на Пашкину мать наручники и увели… С тех пор Пашка ее не видел…

Несмотря на то, что в голосе этого человека было что-то знакомое, Шилов, не видя под газетой его лица, начал сомневаться. А Пашка ли это вообще? Мало ли на свете матерей, которых погубил язык? Но вот молодой человек откинул газету — и Шилов, втайне взглянул на него, остолбенел. Это был точно Пашка. Тот самый Пашка Косой, которому Шилов в детстве променял на фотоаппарат отцовские часы и получил от матери взбучку: "Надо немедленно уходить, пока он не очухался. И чем раньше, тем лучше".