Валериан Якубовский - Дезертир

— Это хорошо, дитятко, — просияла Татьяна Федоров-на. — Цены-то, вишь, на продукты каждый год в апреле снижают…

В конце июля Шилов как-то сказал матери, что кончилась война в Корее.

— А мне эта война, Мишенька, ни к чему, — откровенно призналась Татьяна Федоровна. — Какой прок от того, что она кончилась?

— Прок будет, — доказывал Шилов. — Оружие перестанут возить в Корею. А оно денег стоит и не малых.

— Может, и твоя правда, дитятко. Я этого не понимаю…

Шилов знал, что мать с одобрением принимала те правительственные постановления и законы Верховного Совета, которые так или иначе пополняли ее тугой кошелек. Остальным не интересовалась и пропускала мимо ушей. Когда же свежие газеты доносили что-то более серьезное, что угрожало ее существованию, она вникала в мельчайшие подробности, не давала сыну покоя и засыпала его вопросами.

Двадцатого августа Шилов включил приемник. Позывные Москвы приглашали радиослушателей к репродукторам. Татьяна Федоровна навострила уши. Диктор передал сообщение ТАСС об испытании в Советском Союзе водородной бомбы.

— Ты мне скажи, дитятко, что это за бомба?

Шилов включил приемник.

— Такими бомбами, — сказал он, — можно уничтожить всех людей на Земле.

— Что ты, дитятко, — перекрестилась мать. — И нас с тобой?

— А что мы — святые?

Татьяна Федоровна до того перетрусила, что стала заикаться:

— На какого л-лешего тогда и придумали такую бомбу?

— Чтоб на американского президента надеть смирительную рубашку.

— И что ему нужно от нас этому президенту? Сидел бы себе тихохонько на полатях да не рыпался…

— А чтоб не рыпался, — захохотал Шилов, — ученые придумали такую бомбу.

— И хорошо сделали ученые люди. Всякий сверчок знай свой шесток да не лезь в огонь — сгоришь…

Как-то в последних числах августа, когда к кошкинскому дому ковыляющей старушкой приплелась хмурая осень с моросящими ветрами, Татьяна Федоровна пришла с работы и, глядя на сына, сказала:

— Люди грибы носят. Последний слой пошел. А у нас на зиму — ни одного завалящего грибочка. Хоть шаром покати.

Шилов принял упрек матери в свой адрес и на другой день, чуть свет, отправился в Кошкинский лес, но грибов принес мало.

— Повыносили, дитятко, — подосадовала мать. — Надо идти подальше, — и, подумав, посоветовала сыну: — А ты сходи за Слободы, к болотам. Там рыжики и волнушки бывают. Шутя наберешь корзину.

Всю неделю Шилов таскал по корзине грибов и решил напоследок сходить в воскресенье, шестого сентября.

Приготовив с вечера рюкзак и корзину, он вышел на рассвете за околицу. Перескочил большак и направился к Черному омуту.

Утро было солнечное. Небо временами покрывалось волнистыми облаками, которые быстро исчезали за горизонтом, и снова сияло солнце. Почерневшая листва, прихваченная заморозком, шуршала под ногами. Ветер гулял где-то вверху, над лесом, покачивая остроконечные вершины елей, и сыпал листьями берез и осин, устилая тропинки, проложенные грибниками.

В этот воскресный день, у Черного омута, Шилова ожидала неприятная встреча. Как только он подошел к знакомой ели, под которой в детстве лежал с Ершовым в ожидании "лешего", лапы ее зашевелились, и перед ним во весь рост поднялся человек с черными усиками, в телогрейке и с пустой корзиной на сгибе левой руки. "Щукин!" — мелькнуло в голове Шилова. Но Шилов не собирался бежать, потому что Щукин узнал его и крепко схватил за рукав куртки.

— А-а, Михаил Шилов! — злобно воскликнул Щукин и заглянул под очки. — Мое вам… Давненько я тебя ищу, подлая дезертирская душа. Куда труп Ершова девал? Думаешь никто ничего не знает? В сорок седьмом в Приводине улизнул? Оказывается, я-то не обознался. Перехитрил, сука! Теперь не уйдешь. А мать еще милиционера на квартиру пустила. Глаза отводила людям. Следы заметала. Какая наглость! Ну, ничего. Попался, голубчик. Как теперь пойдем к Леушеву — связанным или добровольно, по совести, без веревки и кляпа? Ну! Чего молчишь? Говори, сволочь…

После таких слов Щукина Шилов потерял самообладание. Казалось, в его душе зашевелился старый знакомец — гнойник, который дважды толкал своего хозяина на убийство старика Евсея и Ершова… Сухие струпья напряглись, размякли, и гнойник в третий раз прорвался… Зеленый гной жаждал свежей крови… Повинуясь внутренним побуждениям, Шилов снова озверел. Глаза его загорелись огнем. Он становился страшным и неотвратимо жестоким в своем коварстве.

— Выдать хочешь? — заскрипел он зубами. — Не выйдет, шкура!

— Ах, так? — угрожающе взвизгнул Щукин и, бросив корзину, вцепился левой рукой в воротник куртки, поближе к горлу.

Схватка продолжалась не долго. Щукин надеялся на свою силу и, размахнувшись, хотел сбить Шилова с ног. Но не тут-то было. Шилов оказался ловчее. Он увернулся от удара и, в свою очередь, нанес противнику шоковый удар в верхнюю часть живота. Щукин упал. Пока он поднимался, щелкнул нож, сверкнуло выбрасываемое лезвие, и последовал мгновенный удар в спину. Щукин с болезненным стоном уткнулся головой в землю. Второй удар пришелся в сердце, и мертвое тело распласталось на траве.

Сняв с себя куртку, чтобы не замазать кровью, Шилов взвалил на плечо труп Щукина и с силой бросил в омут:

— Иди, шкура, к Дуньке. Там твое место.

Черная хлябь засосала его в бездонную пучину. На поверхности показались булькающие воздушные пузыри.

У омута осталась корзина Щукина. Шилов набил ее болотной грязью и швырнул вслед за хозяином. Корзина провалилась и исчезла в черной жиже.

В эту минуту Шилов почему-то подумал, что труп Щукина через пару дней всплывет на поверхность и экспертиза толкнет следствие на поиски убийцы. Тогда ему несдобровать. Подняв куртку, Шилов проверил, не осталось ли где крови, и, еле передвигая ноги, побрел в чащу леса.

Спустя полчаса он заметил, что идет не в ту сторону. Ноги несли его домой, и он не стал возвращаться к болотам… В это кровавое воскресенье Шилову было уже не до грибов.

Проходя у кромки большака, он выглянул из-за кустов и внимательно посмотрел направо и налево: нет ли Лучинского на дороге. Лучинского не было. Он уже проехал на кладбище, и Шилов, перейдя дорогу, повернул к калитке, когда мать еще не ушла на ферму.

Увидев сына с пустой корзиной, она выбежала на крыльцо:

— Почто, дитятко, вернулся?

Но вместо того, чтобы ответить матери, Шилов спросил:

— Ты не знаешь, мама, утопленники всплывают со дна реки?

— Утопленники? — насторожилась Татьяна Федоровна. Ей показалось, что сын опять помешался и говорит бог знает что. — Какие утопленники?

— Любые…

— Не знаю, Мишенька. Говорят, всплывают.

— А из Черного омута Дунька всплывала?

— Дунька? Дунька не всплывала. А зачем тебе Дунька?