Валериан Якубовский - Дезертир

Подходя к Земляному мосту, Татьяна Федоровна отчетливо услышала, что ее кто-то окликнул. Она остановилась и посмотрела вокруг себя.

— Татьяна Федоровна! Это вы?

В трех шагах от нее проходил Ершов, сопровождаемый конвоирами. Лицо его почернело. Он весь исхудал, согнулся, сделался каким-то маленьким, не заметным, и глаза его смотрели с такой грустью, что сердце Татьяны Федоровны сжалось от боли. Ей стало жаль этого парня.

— Сашенька! — обрадовалась Татьяна Федоровна и бросилась к своему соседу. — Вот уж не ожидала встретиться. Куда ж тебя, дитятко, ведут?

— На фронт, Татьяна Федоровна, — оживился Ершов и всем туловищем подался к своей соседке, протянув ей руку.

— А сейчас?

— Сейчас пока на пристань. Отправляют к месту формирования штрафной роты. А вы как оказались в этом городе?

Конвоир посмотрел на часы, махнул рукой, и все четверо отошли от тротуара к каменной ограде древнего собора.

— Приезжала про Мишеньку узнать. Похоронку получили.

Ершов опустил голову.

— Простите меня… Я отпустил Мишу. Не знал, что так получится.

— Что ты, дитятко, — встрепенулась Татьяна Федоровна. — Грешно мне тебя винить. От смертушки никуда не уйти. Уж, видно, судьба наша такая.

— И куда вы спешите?

— Сама не знаю. На пароход хотела. Да долго ехать на пароходе. Боюсь на работу опоздать. Пешком пойду. Авось, попутная машина подбросит

Конвоир посмотрел на часы:

— Извините, мамаша. Нам время идти.

— Прощайте, Татьяна Федоровна. Буду писать, — пообещал Ершов, выходя на мостовую. — Справляйтесь у Светланы Сидельниковой. Да не забудьте передать ей привет от меня. Валентине и Лучинскому — тоже.

Татьяна Федоровна помахала ему платком и, став лицом к собору Вознесения, перекрестилась.

Пройдя от Земляного моста у здания милиции на Красную улицу, она повернула направо, к щетинной фабрике, и вышла к Красавинскому тракту. Ей не хотелось ехать вместе с Ершовым на пароходе. Она не верила в искренность своего соседа, потому что сама всю жизнь говорила неправду. Получив, быть может, впервые наглядный урок у Авдотьи Никандровны, она стала побаиваться людей и с этого дня выбирала выражения в столкновении с людьми. Боялась она и Ершова. Боялась разговоров с ним о сыне, чтобы как-нибудь не проговориться. Так лучше подальше от греха. Она была уверена, что Ершову задавали вопросы о дезертирстве, о котором он преднамеренно умолчал. Почему? Татьяна Федоровна истолковала по-своему — хитрит.

Она также догадывалась, что Ершов не мог не написать об этом Светлане. И если Светлана при получении письма ничего не сказала, то выполняла просьбу Ершова: усыпить недремлющее око Татьяны Федоровны и установить негласный надзор за ее домом, пока Шилов не будет схвачен за руку.

Вышагивая по большаку и думая о Светлане, считая ее самым опасным врагом, она не заметила остановившейся сзади машины.

— Куда путь держишь? — услышала она хрипловатый голос шофера и, вздрогнув от испуга, перекрестилась:

— До Кошачьего хутора!

— Где такой?

— За Большими слободами!

— Не слыхал. Садись. Довезу до мельницы.

— Ой, спасибо тебе… — она хотела сказать "сынок", но из кабины высунулась голова, которая раза в полтора старше самой Татьяны Федоровны, и, заикнувшись, придержала язык.

— Пройди с той стороны в кабину! — крикнул шофер, и машина, как бешеная, помчалась по пыльной дороге на восток.

Часа через полтора шофер сбавил скорость, провел грузовик по Удимскому мосту и круто повернул направо, к мельнице. Татьяна Федоровна пожелала доброму старикану здоровья и к вечеру была уже дома.

Когда она сунула ключ в замочную скважину двери и зашла в сени, Шилов встретил ее у порога.

— Ну, как съездила? — спросил оп, усаживая мать ни лавку.

— Ох, натерпелась, дитятко, страху, — простонала она. снимая кофту. — А все обошлось любо-дорого. — И Татьяна Федоровна поведала сыну о своих хождениях по мукам, начиная с кассы речного вокзала, безногого инвалида и кончая Удимской мельницей.

— А кто такая Авдотья Никандровна? — спросил Шилов, когда мать отчиталась перед ним и начала накрывать стол для ужина.

— Хоть убей, дитятко, не знаю.

Шилова заинтересовала личность Авдотьи Никандровны, которая знала всю правду о нем, держала руку Невзорова и смело честила прокурора и суд.

— А на тебя почему она так взъелась?

— На чужой роток не накинешь платок, Мишенька. Язык-то без костей. Мелет, что мельница. Да помолу нет.

— А Сережа кто? — задал он последний вопрос, чтобы иметь представление о своих недоброжелателях.

— Сережа? — повторила Татьяна Федоровна. — Внук деда Евсея.

— Нет, мама, — возразил Шилов. — У Евсея не было внуков. У него один неженатый сын, и тот погиб на фронте.

— Тогда — постоялец.

— Это похоже. У него жил какой-то сирота…

Один груз свалился с плеч Шилова. Военные больше ему не угрожали. Но до успокоения — далеко. И будет ли оно вообще? Шилов боялся не только встреч с земляками. Его приводила в бешенство "агентура" Ершова — Сидельниковы, которые, по его мнению, не откажутся от слежки за домом, и надо быть осторожным, не давать повода к подозрению.

Утром, когда мать уходила на работу, он остановил ее у крыльца:

— Зайди к Марии Михайловне да расскажи про Ершова. Боюсь, Светлана опять притопает. А у меня — насморк, чихота.

— Зайду, дитятко, зайду, пообещала мать и, пощупав голову сына, сказала: — О-о, да у тебя — жар, Мишенька. Где-то простудился.

— На чердаке. Там сквозняки.

— То-то же. Приду — малинки заварю да компрессик на поставлю. Авось пройдет. Не выходи на улицу, похранись.

На работе бабы окружили ее, но боялись спрашивать, что стряслось с сыном, ожидая, что она сама расскажет, но Татьяна Федоровна молчала.

— Ну и что узнала? — спросила наконец Семеновна. — Как сын-то погиб?

— Утонул ночью в грозу, — простонала Татьяна Федоровна и зарыдала.

— Не плачь, — утешили ее бабы. — Слезам горю не поможешь. В других семьях по три похоронки получили. Ничего не поделаешь — война…

— У меня-то, бабоньки, один сынок, да и погиб-то не на фронте.

— На фронте, не на фронте. Смерть везде одинакова… Разве что погибать в тылу для наших властей не так уж почетно. А для матери — одна малина.

После работы Татьяна Федоровна постучалась к Сидельниковым. Открыв двери в сенях, Мария Михайловна проводила ее в столовую комнату.

— Говорите, Татьяна Федоровна, как съездили, что узнали о Мише? — спросила хозяйка и, усадив гостью за стол, поднесла чаю с вареньем.

— Съездила, милушка. Спасибо. Все разузнала. У самого большого начальника была, — и залилась слезами. — Мишенька-то мой… утонул…

— Успокойтесь, Татьяна Федоровна, — проговорила хозяйка, искренне разделяя чужое горе. — Нельзя же все время плакать. Слез не хватит. Покушайте чайку с вареньицем — легче будет на душе.