Валериан Якубовский - Дезертир

Все это Данилыч держал при себе и, никому ничего не сказал, решил действовать самостоятельно, пока не схватит Шилова за руку.

Данилыча потянуло к Кошачьему хутору. В первый день по приезде из города он походил, походил у Татьяниной избы и ни с чем вернулся домой.

Во второй, вечером, когда его видел Шилов, прохаживался по хутору, чтобы засветло найти подходящее местечко для ночной засады. Данилыч допускал, что человек, сидящий в подвале, ночью должен выходить на прогулку. Это самое удобное время, чтобы незаметно схватить его за руку и с помощью оружия устроить ему ночлег в камере предварительного заключения.

Однако Данилычу не удалось схватить Шилова. Лежа в канаве перед калиткой Татьяны Федоровны, он простудился, занемог, ночью принимал сердечные капли, которые носил в кармане, и на рассвете еле приплелся домой.

Открывая дверь, Феоктиста встретила его самыми обидными словами и поносила на чем свет стоит.

— Не ругайся, старуха, — простонал Данилыч. — Я выполнял ответственное задание. Лучше завари липового чаю.

Феоктиста заварила чаю, напоила мужа, поднесла порошок аспирину и уложила в постель, прикрыв теплым одеялом.

Утром, в половине девятого, стала будить Данилыча, но не добудилась. Коснулась его руки — и с криком отскочила от постели. Данилыч был мертв.

Феоктиста выбежала на крыльцо и раздирающим душу голосом завопила:

— Люди добрые! Помер мой Данилыч! Помер мой сокол ясный. Помер дружочек ласковый… Поме-э-эр…

На крик начали сбегаться соседи:

— Когда помер? — крестясь, зашептали женщины.

— Только что, миленькие… Только что-о-о…

Пришла фельдшерица. Пощупала руки и ноги — холодные, как лед:

— Да он давно умер. Часа четыре прошло…

Похороны Данилычу устроили пышные. Несли венки.

На бархатной подушечке прикрепили орден Красного Знамени и именное оружие, врученное самим Буденным. За гробом шло с полсотни человек. Многие, даже не родственники, плакали. Татьяна Федоровна тоже вытирала слезы.

— Ты что плачешь? — спросила Клавдия Семеновна.

— Жалко, Клавдеюшка. Праведный был человек.

Дома она говорила другое и тоже плакала.

— Ты, мама, жалеешь Данилыча? — спросил за столом Шилов.

— Я плачу, дитятко, что смерть Данилыча спасла тебя, — призналась Татьяна Федоровна и перекрестилась. — Плачу от радости. Теперь только Сидельниковы могут нам свинью подложить. Больше никто.

Мнения насчет Сидельниковых у них поначалу разошлись.

— А ты на их месте как бы поступила? — испытывая мать, снова спросил Шилов, зная, каким будет ответ.

— Я — другое дело…

Татьяна Федоровна обязательно подсунула бы свинью. У нее был случай, когда она, не пожалев рабочего дня, свезла в милицию тальянку Николки, и гибель этого человека одинаковым грузом висела на совести матери и сына.

— Какой интерес им подкладывать свинью, если они не догадываются обо мне? — возразил Шилов. — Теперь мы с Ершовым им не нужны. Надо думать о ком-то другом. Светлане нужен жених. Годы ее уходят.

— А ведь правда, Мишенька, — согласилась Татьяна Федоровна. — Сашеньку с того света на вернуть. Надо думать о другом… А мы нужны Светланушке, что покойнику медовый калач…

Вскоре этот "другой" появился в опытной станции. В конце октября демобилизовался из армии усатый зенитчик Александр Щукин, сын старшего механика Ивана Ивановича. Шилов знал его по Удимской школе. Щукин кончал ее годом раньше. Прослужив в зенитной артиллерии семь лет, включая войну, он уволился в запас старшиной. Высокий, стройный, по-мужски красивый, Саша Щукин считался чуть ли не первым парнем в опытной. Девки втайне вздыхали по нему, сохли и бегали за ним табуном.

Светлана познакомилась со Щукиным на танцах в клубе запани. С тех пор Щукин каждый вечер провожал ее к калитке Сидельниковых.

Однажды вечером Мария Михайловна из окна увидела его с дочерью вдвоем.

— Кто это? — спросила она дочери, когда Светлана зашла в дом.

— Саша Щукин, мама. А что?

— Да так, — вздохнула Мария Михайловна, вспомнив Сашу Ершова, и, помолчав, добавила — хороший парень. Смотри. Не упусти.

Слухи в опытной станции долго не лежат на месте. Прошла молва, что Щукин женится и свадьба состоится через неделю. В бригаде полеводов раньше других узнала об этом бригадир, Клавдия Семеновна. Встретив во дворе конторы Ивана Ивановича, она остановила его, поздоровалась, справилась о житье-бытье и, сказав уже "до свидания", спохватилась.

— Тьфу!.. Чуть не забыла.

— Что такое?

Семеновна уставилась на старшего механика маслеными глазами:

— Это правда, что твой сынок женится?

— Не слыхал, — дернув плечом, ответил Иван Иванович. — Право, не слыхал, Семеновна. На ком же, позволь спросить?

— На дочери агронома Сидельниковой — Светлане.

— Что ж, девка она хорошая. Ничего плохого про нее не скажешь.

Дома старый Щукин обратился с этим вопросом к молодому.

— А что, отец, — улыбнувшись и как бы стесняясь отца, ответил сын. — Мне уже двадцать шесть стукнуло. По-моему, время обзаводиться семьей.

— Время-то время, — почесал за ухом отец, — и Светлана — девка хоть куда. Только забыла ли она своего прежнего жениха?

Молодой Щукин покраснел:

— Кто был ее женихом?

— Разве Светлана не сказывала?

— Нет.

— Достойнейший человек, сынок, — с уважением сказал Иван Иванович. — Гвардии капитан Ершов. Одних боевых орденов — пять. А медалей…

— Это Власа Ивановича сын?

— Власа.

— И где он сейчас?

— Убили какие-то зэки. Светлана год оплакивала. В Москву ездила…

— Помню Ершова. Хорошо помню. Славный был парень, — отозвался о нем Щукин. — Общественник. Руководил самодеятельностью… Но с ним еще был Шилов. Этакий белобрысый мордастый здоровяк. Спортом увлекался. Где он теперь?

Отец опустил голову. Ему не хотелось говорить о Шилове:

— Про Шилова ничего не скажу. Не знаю. По извещению — пропал без вести.

— Где? На фронте?

— Да нет. В военном училище. Говорят, утонул.

Молодой Щукин с недоверием взглянул на отца и

присвистнул в знак несогласия с ним, что Шилов утонул:

— Шилов, говоришь, утонул? Да этого быть не может. Его в море не утопить. Скорее он сам любого пловца утопит.

— Не знаю…

На другой день, провожая Светлану, Щукин спросил о Ершове. Светлана без утайки рассказала о бывшем женихе и вызвала у своего ухажера уважительное отношение к этому человеку. Щукин снял фуражку и молчанием почтил память боевого земляка. Щукина смущало бесследное исчезновение Ершова, явившегося якобы жертвой каких-то заключенных беглецов. Он не мог представить себе, чтобы преступники из-за куска хлеба убили человека да еще военного, героя, и усомнился в правильности выводов следственных органов.