Свен Хассель - Легион обреченных

Брата Флайшмана через полтора месяца убил в Ле Мане французский партизан. Выстрелил ему в спину и забрал пистолет. Знай этот француз-патриот о тех трех девушках, такого бы ни в коем случае не произошло. Но это война. Лишенная всякого смысла!

Наш эшелон все катил на восток, к громадным степям и диким, черным лесам России. Печка в нашем вагоне постоянно была раскалена докрасна, однако мы мерзли. Днем и ночью кутались в шинели, натягивали кепи на уши. Но как ни топили, как ни кутались, как ни жались друг к другу, все равно коченели от холода.

Уже под вечер в разгул метели мы приехали на станцию Пинск. В столовой Красного Креста нас досыта накормили бобами.

Старик разговорился с одной из медсестер, она посоветовала осмотреть замечательный старый костел за вокзалом. Показала его нам, и мы, не зная, чем еще заняться, засеменили по снегу к нему.

Костел оказался именно таким, как описывала медсестра, древним, благоухающим ладаном веков и очень красивым. В нем было много массивных архитектурных деталей, искусная резьба, великолепная позолота, католическая стройность, теплящиеся лампады, небольшие ниши с участливыми святыми, написанными простыми, яркими красками, розовой и лазурной; многие были тронуты желтизной, примитивны, как рисунки больших детей. По углам стояли столики под белыми пеленами, а центр представлял собой большое, огромное пространство, настолько высокое, чтобы души могли воспарять ввысь, к Небесному Отцу послушных детей Божьих, под ревностными, бдительными взглядами священников, кротких или суровых, неизменно терпеливых или вечно ожесточенных, аскетически худощавых или растолстевших и блудливых.

Порта находил, что глупо глазеть на костел в такую ледяную стужу; но потом увидел орган.

— Сейчас увидите, как я играю! — сказал он с восторженной улыбкой и сразу стал похож на предвкушающего радость ребенка.

Мы нашли лесенку, ведущую к мехам органа. Порта попросил двоих из нас покачать штуку, нагнетающую воздух в инструмент. Плутон обладал силой по меньшей мере трех человек и пошел качать меха один. Порта сел за большой орган и снова восторженно улыбнулся.

— Сейчас увидите, как играет Йозеф Порта!

Старик сидел на барьере, посасывая собственноручно изготовленную трубку, и тут вынул ее изо рта.

— Исполни ту вещь Баха, которую играл для меня в Югославии.

Порта не знал, какую он имеет в виду, и Кроха насвистал несколько тактов. То была «Токката и фуга» [21] Скорее всего, имеется в виду «Токката и фуга ре-минор». — Прим. ред. . Когда Порта понял, что хочет послушать Старик, лицо его засияло. Он крикнул Плутону:

— Давай, действуй, старый галерный раб, и Йозеф Порта, Божией милостью обер-ефрейтор, покажет вам, как играет эту вещь.

Он сделал глубокий вдох, и с его лица исчезло радостное выражение. Впечатление было такое, словно он допил остатки несвежего пива, чтобы наполнить стакан благородным вином.

Порта начал играть. Казалось, он просто забавляется. Ноты влетали в костел, будто стаи птиц — и маленьких, щебечущих, и больших, со свистом рассекающих крыльями воздух. Когда Порта перестал, мы рассмеялись от восторга. Он закурил сигарету и уселся поудобнее. Старик толкнул меня локтем и, не сводя глаз с Порты, прошептал:

— Сейчас услышишь кое-что стоящее. Он уже разошелся.

Старик походил на радостного, гордого отца, сердце его полнилось чистой, искренней любовью к подлинному мастерству.

Порта не разочаровал его. Играл он превосходно. Сперва легко, небрежно касался пальцами клавиш; потом вдруг сам оказался зачарованным исполняемыми вещами — «Небеса славят вечную честь» Бетховена, затем «Спи, моя принцесса, спи» неизвестного автора, которую он играл с такой неописуемой нежностью, что на глазах у Старика и меня навернулись слезы. Мы ощущали глубокую, умилительную радость оттого, что в жизни все-таки очень много хорошего, и печаль из-за того, что наша судьба связана с мраком.

Затем Порта пришел в неистовство. Он перестал делать перерывы и потряс костел ураганом звуков. В нем слышались пляска и радостные крики, слышалось все живое и мертвое, соединенное в хвалебной песне. Мощная, ревущая фанфара, в которую трубит тысяча герольдов. Танец мириадов снежинок в сочельник мирного времени. Лесные и полевые птицы, воздевшие к зениту клювы и поющие небесный хорал.

Мы слушали, словно окаменев. Уродливый, скабрезный солдат — и этот поразительный, всепокоряющий, чистый гимн радости!

Я случайно глянул вниз и с изумлением увидел, что костел наполовину заполнен неподвижными, молчащими людьми. У алтаря стоял высокий, седовласый священник, а за ним кучка восхищенных штатских, неотрывно глядящих на хоры. Посреди костела сидели и стояли солдаты в грязных шинелях, в низко надвинутых кепи над желтыми от недоедания лицами. Среди них было несколько медсестер; но хотя эти существа обычно являются объектами мечтательного интереса, я забыл о них из-за прекрасной музыки Порты. В конце концов он перестал играть, и в мертвой тишине стало слышно, как тяжело дышит Плутон у мехов органа. Порта взглянул на Старика и меня.

— Превосходно играть в церкви, — сказал он. — Превосходно.

Он тоже был счастлив — всерьез счастлив.

Голос Старика дрожал от эмоций:

— Порта, старый ты уродливый идиот! Рыжий олух!

Вскоре подошел священник. Обнял улыбавшегося Порту и расцеловал в щеки.

Тут прибежал Асмус и крикнул, что эшелон отправляется. Священник поднял над нами крест.

— Благослови вас Бог, дети мои.

Мы с трудом шли сквозь метель обратно к своему вагону для перевозки скота с тонкой, грязной соломенной подстилкой на полу. Закутались, во что могли, и, дрожа, продолжали путь к неизвестной цели. Высадили нас в Смоленске.

— Назад, НАЗАД, черт возьми! У него ступня попала под каток!

Порта среагировал почти мгновенно. Танк дернулся назад, Порта выскочил из него, и мы вдвоем подхватили Ганса; он стоял белый, как простыня, держась за танк. Отнесли его в дом, Старик зажег сигарету и сунул ему в посиневшие губы. Покачивая головой, разрезал сапог и снял с раздавленной ноги Ганса.

— Дети, дети, вы сошли с ума!

Нас разместили на постой в домах местных жителей. Получив паек, мы отправились на большую рыночную площадь, где слонялись представители всех родов войск: эсэсовцы с усмехающейся мертвой головой на фуражках; парашютисты-десантники; кавалеристы в лосинах и высоких сапогах со шпорами; пехотинцы в странных кожаных куртках, усеянных бурыми, зелеными и синими пятнами; румыны и венгры в грубых мундирах цвета хаки — на рыночной площади Смоленска можно было видеть кого угодно из разных армий Центральной Европы. От элегантных летчиков с моноклями до грязных, вшивых пехотинцев.