Вук Драшкович - Ночь генерала

– Знаю, как же не знать, товарищ министр. Сейчас это знает вся Сербия.

– А скажи-ка, ты убил кого-нибудь, пока был с четниками?

– Никого, вот вам крест!

– Но ты, конечно, видел, как четники убивали, жгли дома… как они вместе с немцами нападали на партизан?

– Такого не было… Сейчас говорят, что было, но тогда… Я уверен, что так оно и было, но я сам не видел. Ей-богу.

– Ладно, земляк, а кто был твоим командиром? Только не говори, что не знаешь и не видел.

– Командиром был… – он опять бросил украдкой взгляд на Михайловича. – Он всем нам был командир, товарищ генерал.

– Имя! Скажи его имя, фамилию и чин, мать твою кулацкую, предатель! – Крцун вытащил из кобуры револьвер.

– Моим командиром был генерал Дража Михайлович, – затрясся Тарабич.

– Это твой командир? – он схватил крестьянина за руку и потащил его в угол. – Это генерал Дража?

– Я его не знаю. Я… я генерала Дражу никогда не видел.

– Так вот посмотри на него, мать твою четницкую! Смотри, смотри! Как следует смотри на своего Батьку… Стать смирно перед командиром! – отвесил ему оплеуху. – Кто так стоит перед генералом, деревенщина неотесанная. И надень на голову свою вонючую шапку.

– Вы ненормальный. Вы просто животное! – сказал Михайлович. – Зачем вы бьете и мучаете этого человека? Хватит, стреляйте в меня!

– Время еще есть, куда ты так спешишь, – съязвил Крцун. – Тебя, Никола…

– Отпустите человека к его детям, к хозяйству, – перебил его Дража. – Никакое государство, в том числе и ваше, не может обходиться без хлеба, а сколько у вас народу по тюрьмам сидит.

Крестьянин опустил голову и прикрыл глаза шапкой. Он приглушенно всхлипывал и пытался скрыть слезы.

– Плюнь в него! – Пенезич вырвал у него из рук шапку. – Плюнь в это говно, в этого предателя и прихвостня капиталистов.

– Я не могу, – промычал Тарабич.

– Плюй, или я тебе голову разнесу! Он приставил к его виску револьвер. – Нет, лучше помочись на него! – вдруг воскликнул он весело. – Зачем плевать… Подойди поближе и помочись на бороду и усы своего генерала, – он подтолкнул крестьянина вперед. – Бора, расстегни ему штаны, – позвал он часового.

Крестьянин пытался уклониться, отшатнуться. Часовой выполнил приказ, но генерал этого не видел. Он зажмурил глаза и слышал только крики Тарабича:

– Я не могу… перестаньте, не надо… я не посмею такое сделать, товарищ министр!

– Кто же тебе запрещает? – Крцун убрал ствол револьвера от его головы.

– Бог, Господь Бог, товарищ генерал, – зубы крестьянина выбивали дробь.

– Какой Бог, черт тебя подери! Мы расстреляли и Бога! Схватили бандита… Ты, дурак, знаешь, что он тоже был предателем? Дерьмом буржуйским, иностранным агентом, слугой оккупантов, преступником, четником, кулаком и антинародным элементом. А еще к тому же и троцкистом, вот он кем был, этот твой Бог! Ну, так это или не так? – он прицелился ему между глаз.

– Вам лучше знать. Я человек неграмотный, товарищ генерал.

– Мочись на своего генерала, или сейчас из тебя вылетят все мозги!

– Да отпусти же ты его, выродок! – крикнул Дража. – Мочись на меня сам, трус! Делай все, чего требует твой помутненный рассудок и твоя звериная натура. Но делай это сам, лично, бандит. – Михайлович потерял контроль над своими словами и мыслями, не осознавая, что впервые с момента ареста обратился к Пенезичу на «ты», уменьшив тем самым дистанцию между собой и генералом новой армии, победившей его.

– Мочись на эту бородатую сволочь, которая тут так разошлась! – Крцун покраснел от бешенства. – Достаточно один только раз, и я тебя тут же отпущу на свободу. Тут же сможешь катиться к себе домой.

– Я не могу… хоть вы убейте меня, но не могу. Невозможно… у меня есть дети, да, но есть и душа… Бог все видит и все записывает… Не заставляйте меня, не надо, заклинаю вас всем святым, господин генерал. Как же я могу такое сделать? Как вы можете…

– Могу. Вот так, – Крцун нажал на спуск, и грохнул выстрел.

Дража вздрогнул и открыл глаза как раз в тот момент, когда тело крестьянина повалилось на пол. Ноги его дергались, а по лбу расползалось кровавое пятно.

– Уберите эту скотину отсюда и смойте кровь! – приказал Пенезич. Потом, хихикая, засунул револьвер в кобуру и обратился к Драже: – Кто не может нассать, тот не может и пахать. А если бы победил ты, то он бы смог. На меня бы он точно помочился.

Генерал кусал губы, пытаясь найти хоть какие-то слова в совсем оцепеневшем рассудке, который еще не вполне ясно осознал, что произошло.

– Сегодня утром я, – продолжал Крцун, – вот так же шлепнул троих. Какой, к черту, суд. Глупости. Я все читаю по их глазам. Все они виноваты, все тянут на расстрел, тут уж я не ошибаюсь. Да хоть даже и ошибусь, кому какое дело? Я могу себе позволить все. Хоть пол-Белграда заминировать! Могу конфисковать у кого угодно дом, могу переспать хоть с женой, хоть с матерью, хоть с дочкой любой великосербской и буржуйской сволочи!

– Товарищ генерал, вот завтрашний номер «Политики»! – вошел с газетой с руках вооруженный боец.

Крцун перелистал газету стоя. На одной странице его взгляд задержался, и он радостно воскликнул:

– Поздравляю, маэстро Крцун!

Потом он приказал развязать генерала Михайловича и принес ему новую тюремную одежду.

– Я не какой-нибудь прохвост, я слово держу. Ты получишь свидание с женой. Покажи ей завтрашнюю газету, порадуй ее. Тебя не расстреляют. Товарищ Тито удовлетворил твою просьбу о помиловании!

– Я не писал и не подписывал такой просьбы. Вы настоящие подонки! И вы, и ваш маршал, и все остальные!

– А разве это не твой почерк и не твоя подпись? – он поднес к его лицу газету. – Да плевать я хотел на то, что ты и не писал, и не подписывал. Только ты немножко просчитался. Маршал и Президиум отказали тебе. Так что ты оказался в говне по самые уши, генерал. Просил о помиловании, а мы твоей просьбой подтерли одно место. Я не буду говорить, какое, потому что генерал должен уметь выбирать выражения. Не так ли, генерал Дража?

– Вы просто чудовища. Вы… В нашем языке нет слов, которыми можно вас назвать.

– Я гений и генерал всех генералов! А ты… И кто только дал тебе такое имя? Дража! Меня даже одно твое имя раздражает, – он вытащил револьвер из кобуры и принялся стрелять в воздух возле головы генерала. – Что, неуютно, генерал? Теперь или немного позже, какая разница, – тут он посмотрел на часы. Ух, как бежит время. Еще немного и уже полночь. А потом еще немного и уже заря.

– Мразь! Скотина! – Дража попытался плюнуть в него, но не смог – так пересохло во рту. – Стреляй, трус!

Охранники, которые смывали пятна крови крестьянина Тарабича, побросали тряпки и взялись за оружие.

– Не беспокойся, когда захочу, я на куски разнесу твою бандитскую голову. Но на тебя и пулю тратить жалко. Тебя бы следовало прикончить так, как твоего Павла Джуришича. Перерезать глотку – и в колодец. И этот ваш козел, Васич, он тоже получил то, что ему причиталось. Какой расстрел! Расстреливают людей, а не таких скотов, как ты и твои бандиты. Я все твое семя истреблю, Дража. Не оставлю в живых ни коровы, ни курицы четницкой. Все твои кончат так, как та сволочь, которую мы перебили под Кочевьем и Милевиной, – и он протянул онемевшему Драже очки. – На, надень, косоглазый, да рассмотри меня получше. Там, под Милевиной, есть в одном месте расщелина в земле, глубиной, наверное, с километр, говорят, что под землей она соединяется с Дриной. Вот тут-то я… эх, мать их за ногу, их там было тысяч двадцать, этих твоих бандитов, которых ты мобилизовал в Шумадии в сорок четвертом… Как там пелось в этой вашей антинародной песне: «Всех с шестнадцати и старше приглашает к себе Дража!» Я этих бандитов, недоростков просто засыпал листовками с самолета, чего только им не наобещал. Вы, мол, еще дети, война, мол, заканчивается, знаем, что вас мобилизовали насильно, возвращайтесь в Сербию, все по домам, сдавайте оружие. И так далее, и тому подобное. Эх, как же они к нам побежали, и как мы их встретили! Десять дней подряд сбрасывали мы этих бандитов в пропасть под Милевиной. Свяжешь их цепочкой человек по двадцать, поставишь первого на краю расщелины, шарахнешь его молотом по башке, а уж он за собой всех остальных в пропасть утянет! Был там один гад… От страха сопли развесил до колен, заныл: «Не убивайте, товарищи, не надо, братья, я же единственный мужик в семье!» А один из моих ему отвечает: «Этого-то мы и хотим, мать твою четницкую! Всех вас подчистую истребить, все ваше семя великосербское!» – и расколол ему башку.