Вук Драшкович - Ночь генерала

Треснула как арбуз, знаешь, как трескается на куски зрелый арбуз… Ты ведь, наверное, любишь арбузы, генерал! – скрипел зубами Крцун.

– Вы еще заплатите за кровь этих несчастных детей и того крестьянина, которого вы здесь убили, заплатите за все могилы, за все тюрьмы! Пошел вон отсюда! – шагнул к нему Дража, но охранник оттолкнул его, и он упал.

– А за твою кровь, и за мангал, и за крысу, сволочь великосербская, я тоже заплачу? – расхохотался Пенезич. – А сколько это стоит, и кому платить? Расскажи своей Елице обо всем, что мы с тобой делали!

– У Бога и у Сербии память гораздо крепче, чем вы думаете, и за это придется расплачиваться вашим детям и внукам. Им будет стыдно вспоминать ваше имя.

– Нашел чем пугать, ты бы лучше подумал, сколько тебе жить осталось, – засмеялся Крцун, и тут же насупился: – Ты расплатишься уже сегодня! Ты больше никогда не увидишь восход солнца. Это твоя последняя ночь, генерал! – Лицо его опять расплылось в улыбка. – Товарищ Сталин будет жить вечно. И товарищ Тито тоже. Со дня на день советские ученые изобретут таблетки против смерти, и такие таблетки получим все мы. Мы обретем бессмертие и раздавим международную буржуазную реакцию! – Он топнул ногой. – А сейчас готовься к встрече с супругой. Я зайду позже.

Он поспешно освободился от мокрой и окровавленной одежды, от которой несло потом и грязью, помылся под струей воды из крана, стараясь освежить свое измученное тело. Растопыренными пальцами постарался привести в порядок волосы. При этом он постоянно оглядывался на дверь камеры, надеясь, что жена немного запоздает и у него будет больше времени привести себя в порядок и снова походить на мужчину и офицера.

Сердце колотилось у него в горле, он старался остановить кровь, сочившуюся из рассеченной брови и разбитого носа, затирая ссадины табаком и прижимая их пальцами. В смятении шагал из угла в угол, как будто ища что-то и все время подтягивая вверх брюки, сползавшие с его исхудавшего тела, стыдясь того, что у него нет не только ремня, но даже куска веревки. Ему не хватало зеркала, чтобы составить хоть какое-то представление о том, как он выглядит. Собственно, он не видел себя в зеркале с первого дня, как его схватили. Только один раз, во время суда, когда из-за жары и духоты в зале было разрешено открыть окно, он на мгновение увидел в стекле отражение какой-то тени, отдаленно напоминавшей его самого. Ему не позволяли пользоваться зеркалом даже тогда, когда в ходе суда дважды к нему приходил парикмахер подровнять волосы и бороду. Огромная радость от сознания, что сейчас он увидит свою жену, охватила его с такой силой, что он затрепетал как юноша перед свиданием с любимой и совершенно забыл, где находится. Ему казалось, что он перенесся в то давнее лето, когда он торопился на футбольный матч и, пробираясь через уличную толпу, пытался докричаться до своего приятеля Груи Поповича, которого неожиданно увидел далеко впереди. Прибавив шагу, чтобы догнать его, он обогнал какую-то девушку и нечаянно сильно задел ее локтем. «Простите», – пробормотал он и снова окликнул Грую, который так и не услышал его.

«Хулиган!» – воскликнула девушка, и он повернул голову в ее сторону.

Она была на голову ниже него и сейчас прижимала пальцы к раскровавленной губе, а глаза ее метали взгляды, предвещавшие грозу.

«Прошу вас, извините», – он вернулся к ней и протянул носовой платок.

«У меня есть свой», – отрезала она и нагнулась за книгой, которая выпала у нее из рук при столкновении с ним.

«Я подниму», – он схватил с земли книгу и платком обтер от пыли голубой переплет.

«Ведете себя так, как будто вы в лесу», – сказала она все еще сердитым голосом и вырвала из его рук книгу.

«Я хотел догнать своего товарища, пока он еще не вошел на стадион». – «Меня не интересуют ваши объяснения». Она пошла рядом с ним, и все ее тело, как показалось ему, затрепетало, особенно волновали его ее косы и грудь. Совершенно бессознательно, даже инстинктивно, он нежно потянул ее за руку и сказал смущенно: «Не надо так».

«Отпустите меня», – ответила она уже не так сердито и не стараясь освободить свои пальцы из его руки.

«Подождите, по крайней мере, пока перестанет идти кровь», – улыбнулся он. – «А вы что, тоже собрались на матч?» – «Ну вот еще. Я иду к тетке».

«Давайте отойдем в сторону, – он направился к ближайшей липе и встал в ее тени, а она последовала за ним. – Надеюсь, вам сейчас лучше?»

«Все в порядке, – ответила она смущенно. – Идите же на стадион».

«Я не успел рассмотреть, какую книгу вы читаете».

«Разве это так важно? – улыбнулась она. – Я шла к тетке вернуть ей «Анну Каренину», – тут она посмотрела на часы. – Мне пора идти».

«Можно я вас провожу?»

«Как хотите», – она опять улыбнулась.

«На чьей вы стороне?» – он взял из ее рук книгу и перелистывал ее, пока они спускались вниз от стадиона.

«Как понять ваш вопрос?»

«Вы за Вронского или за Левина? Я это имел в виду».

«А вы что, преподаете литературу?» – спросила она с любопытством.

«К сожалению, нет. Боюсь, я вас разочарую».

«Почему?»

«Меня зовут Драголюб, – он остановился. – Драголюб Михайлович».

«Елица», – она протянула ему руку, и лицо ее вспыхнуло.

«Я люблю литературу, но моя профессия… я поручик, госпожа Елица».

«Поручик! – расхохоталась она и тут же смутилась из-за того, что потеряла контроль над собой. – Надо же, чтобы со мной так обошелся поручик, – добавила она с озорной улыбкой, убирая с губ носовой платок. – «Мой отец полковник».

«Полковник?!» – удивился он.

«Э-э, кажется, это я вас разочаровала», – на продолжала улыбаться.

«Только не говорите отцу, что это я вам разбил губу», – засмеялся теперь и он.

Сейчас, ночью, ему казалось, что он все еще сжимает ее влажные пальцы и видит перед собой белую блузку в красный горошек, видит, как вздымается под блузкой ее грудь. Он как будто рассматривал сейчас ее косы, слегка вздернутый нос, выгнутые дугой брови и одновременно с этим наблюдал, как они вдвоем прячутся от ливня под дубом в глубине парка Кошутняк.

И тут этот майский ливень неожиданно превратился в журчащую воду, которой он поливал плачущего сына, еще грудного, сидящего в желтой ванночке. Елица, купавшая ребенка, приговаривала: «Бунтарь, бунтарь, весь в отца».

И сразу же после этой картины, вызвавшей у него глубокий вздох, в его воспоминаниях раздалась музыка, и он увидел себя на какой-то вечеринке в Париже, танцующим с хорошенькой журналисткой, и услышал, как стоявший рядом слегка выпивший дипломат Чирич бросил ему шутливо: «Прижми покрепче, Дража. Елицы здесь нет, не увидит…» И тут как раз и появилась Елица, в фартуке, с подносом, полным еще горячих пончиков. Он даже почувствовал их запах. «Ты всегда останешься мальчишкой», – шутливо бросила она мужу, увидев, что он на четвереньках, с сыном Войиславом на спине, ползает вокруг столика, стоящего в углу гостиной.