Михаил Одинцов - Испытание огнем. Лучший роман о летчиках-штурмовиках

…Перебежки, переползания и переходы прошли удачно. Солнце было еще высоко в небе, когда Борубай уловил запах и свежесть воды. Теперь надо было посмотреть за врагом — разведать спуск к реке: «Не возят же на передний край воду из тыла. А если так, то где-то есть тропинка, по которой ночью ходят к речке. Где бы я ее себе оставил? С самого крутого бугра или из низинки, из овражка? Наверное, из овражка. И землянку бы в нем вырыл — работы-то наполовину меньше, а жить безопаснее».

Солнце жгло. Язык и губы стали сухими, шершавыми, руки и коленки саднили. Но Борубай все полз и полз вдоль предполагаемого переднего края, выискивая подходящее место. Наконец в низинной поляне он увидел две ручные тележки с бочками на них, а рядом дымившую походную кухню. От бочек тропинка дугой сбегала в лес, падающий под уклон. Вдоль лесного прогала тянуло ветерком… Выход к воде найден. Но река для летчика была и близкой, и бесконечно далекой. Где-то там, у конца тропки, обязательно будет охранение. За берегом всегда смотрят. И во всех сомнительных случаях его освещают и простреливают. А если еще есть собака?

— Сверчков, вот она, «дорога жизни». Только не всегда прямая дорога короче кривой. Может, еще поищем?… Только ползать тут тоже небезопасно.

— Лучше наверное, командир, тут отсидеться. Сколько можно высматривать и выжидать? Может, они за водой и не ездят.

— Может, может. Знать бы, что на том конце тропинки: колючая проволока, блиндаж, окоп, дзот? Какие-нибудь рогульки с развешанными банками выставляют на ночь? Тронешь, и зазвякает эта гадость… Хорошо бы туман перед утром.

— «Да ночку потемней».

— Не зубоскаль. Нас не так уж много через фронт к своим вышло.

— А чего плакать раньше времени. Люди на смерть с песней ходят, а мы к дому пробиваемся.

— Я не за слезы. Шутливое настроение может привести к потере осторожности… Значит, остаемся здесь? Я изучаю тропу, а ты наблюдаешь за тылом.

…Два лагеря, тайный и явный, жили каждый своей жизнью. Фашисты вели себя так, как будто в сотнях метров от них и не было линии фронта; в тайнике летчиков была тишина, постоянная настороженность, нервы натянутые, как струны. От неподвижности мышцы окоченели. Тела от волглой земли прозябли, и все чаще их била непроизвольная дрожь. Хотелось быстрее темноты и действия.

Наконец солнце закончило свой дневной круг по небу. И голубой цвет в седлообразном развале берега пропал. Небо на востоке загустело до черноты. Она стала разливаться по всему небосводу. Появились звезды. Но они не освещали землю, а давали лишь возможность людям увидеть окружающий их огромный мир бескрайности и сличать с ним свои устремления.

Темная тишина, разрываемая взлетами осветительных ракет и дежурными пулеметными очередями, волнами накатывалась на длинные и томительные минуты ожидания. Темнота, пропахнув лесом и дымом кухни, все больше наполнялась нетерпением пилота и стрелка, с которым пока еще справлялась их осторожность.

Борубай ждал: «Если не завтра, то сейчас фрицы поедут за водой. Тянуть им время нет никакого расчета, ночь-то короткая. Нам же переходить надо или как можно раньше, или перед самым утром. Сейчас еще ночной настороженности мало, а на рассвете появится сонливость».

— Сверчков, разуваемся: идти будем тише и плыть — легче. Подождем еще полчаса… Пойдем — ты по правой, а я по левой стороне тропы.

— Понял, командир.

…Послышалось движение. Потом в отсвете далекой ракеты появился качающийся призрак на колесах. Послышался тихий гортанный разговор, и мимо прокатилась тележка. Оси были хорошо смазаны, и колеса вращались неслышно. Прозвучало несколько непонятных слов, и в воздухе остался только звук шагов.

Борубай успокоился: «Без фонарей идут, не рискуют ими пользоваться. Это уже удача».

— Пошли следом, только не оступись.

Двигающихся впереди было не видно. Выручал доносившийся ритм движения. «Спасибо кованым сапогам да широким голенищам, а то хоть пропади… Ага, пост. Разговаривают… Поехали дальше. Часовой стоит справа, значит, надо идти за левыми деревьями. Только бы не мины».

По-прежнему у реки, где-то сбоку от тропы, в небо изредка взлетали осветительные ракеты. «Что же лучше? Ложиться на землю, когда она светит, или стоять, где застала? Осматривать местность или зажмуривать глаза, чтобы потом, когда она потухнет, можно было сразу идти вперед». Но сколько Борубай ни пытался уловить момент свечения, ничего из этого не получалось. Ракета всегда оказывалась в небе неожиданно и притягивала взгляд своей яркостью, а потом он ничего не видел внизу. Сначала было страшно, но они заставили себя не падать на землю, пока дрожащий свет освещал землю. Неподвижность была менее заметна среди деревьев, нежели суматошное падение неизвестно на что. Чувство страха, что тебя видят отовсюду, постепенно прошло. Надо было рисковать: лучше стоять, прижавшись к дереву, и постараться что-то увидеть вокруг себя, нежели ползти подобно кроту.

…Летчик забрал стрелка на свою сторону. Отошел с тропы на шаг в лес. Дальше уходить было опасно: можно заблудиться и подорваться. Шли, держась за руки, след в след. Борубай поднимал ногу и, прежде чем поставить ее, голой ступней долго ощупывал, что лежит на земле. Иногда наклонялся и рукой готовил место для ноги.

Впереди вновь послышался приглушенный разговор, потом булькающие звуки переливаемой жидкости. Борубай слушал разговор и звук воды, наливаемой в бочку, а в ушах больше всех звуков звучали свои слова: «Близко!… Спасение совсем рядом!…» И от этих немых, сильно бьющих в сердце мыслей росло нетерпение и хотелось идти еще быстрее. Но он сдерживал себя, тормозил каждый шаг. «Если все правильно, то до поста еще шагов пятьдесят-сто… Придется выжидать… Пока не разберусь, рисковать не буду. Дальше идти нельзя».

Он «слушал бочку». Чем больше наливали в нее воды, тем глуше становился звук падающей струи. Не видя берега, он уже был уверен, что тележка от берега стоит недалеко, потому что каждое новое ведро немцы приносили через тридцать-сорок секунд. «Или лес вплотную к воде, или чем-то замаскирован выход тропы к реке… Выползать только тропой и по ней к воде… Только тут нет мин. И пост где-то совсем рядом с берегом…»

Воду наливать перестали. Поехали… Темноту лесного прогала заполнила движущаяся чернота.

Борубай и Сверчков затаились лежа, стараясь как можно тише и реже дышать. Сейчас решалось почти все. Эти уйдут, и перед ними останется дозор и река.

— Wir kommen noch einmal.

— Gut [22] — Мы придем еще раз. — Хорошо (нем.). .

Разговаривали совсем рядом.

«Значит, до остающихся на дежурстве метров двадцать и там столько же…» Двое прокатили бочонок в трех метрах. Сердце Борубая от волнения стучало так громко, что его тревожное напряжение сильными толчками отдавалось в виски. Лицо горело. Вспотевшие руки мелко дрожали, а разутым ногам стало холодно. Борубай нащупал рукой стрелка, нашел его ухо и, сдерживая дыхание, зашептал: