Михаил Одинцов - Испытание огнем. Лучший роман о летчиках-штурмовиках

Решая в старшем штабе свою судьбу, он не забывал о Ловкачеве, смог убедить командира дивизии в том, что его любимец больше всего подходит для инспекторской работы. Доказать это было нетрудно, так как старший лейтенант был образованнее многих; имел за плечами авиационный техникум и довоенный полный курс летного училища. Кадровиков такое предложение тоже устраивало: они давали офицера из дивизии на должность помощника командира в полк.

Ловкачев ушел. Его новое назначение для Митрохина прозвучало личной победой, выигранным сражением, так как в этом подполковник усматривал глубокий смысл: во-первых, старший лейтенант сразу шагнул на майорскую должность, во-вторых, оказался перед глазами начальников, а как показать себя старшим, он знает, в-третьих, инспектор не командир эскадрилий, не основной боец полка, поэтому летать в бой придется пореже и, чаще всего, когда захочешь. «Воевать с желанием в удобное для тебя время — вещь великая, — думал Митрохин. — Время же и обстановку умный человек всегда сможет определить для себя правильно».

После ухода Ловкачева Митрохин еще больше замкнулся, мучительно переживая свою ненужность, видя, что не он, а Русанов является хозяином положения. Он не сердился на Афанасия Михайловича. Майор был отличным заместителем, знающим свои права и обязанности, нигде и никогда не унижающим его командирское и человеческое достоинство. Но Митрохин сам чувствовал, что он часто бывал ржавой стружкой в колесе, отчего полковые дела иногда шли со скрипом. Он хотел, очень хотел, чтобы должность и дела у него принял Русанов. Сделал для этого все от него зависящее и был страшно огорчен, когда его желание не осуществилось. Вместо него прислали из другой дивизии капитана Челышева. Митрохин сердился на нового в полку командира. Про себя ругал командиров дивизии и корпуса, которые обидели полк и Русанова. Злился на себя из-за того, что уезжает в тыл в разгар войны. Ворчал на всех, чтобы скрыть двойственность своего состояния, потому что вместе с горечью расставания в сердце жила и маленькая радость от того, что ему больше не придется чувствовать себя виноватым перед летчиками и старшими. Разумом он понимал, что его преемник — солдат. Ему приказали, и он прибыл на новое место службы так же, как, может быть, через несколько дней это сделает Русанов. Но сердцу было больно отдавать своих людей в «чужие» руки. Настолько больно, что Митрохин ничего не смог сказать полку при прощании. Чувства переполнили его, горло сжали спазмы, глаза наполнились слезами. И в этот момент ему не было стыдно своей слабости. Он молча поцеловал знамя полка, отдал честь строю и, ссутулившись, зашагал в командирскую землянку. Шел не торопясь, а ему в затылок бились напряженные слова, произносимые новым командиром: «…рождения тринадцатого года, член ВКП(б), воюю с осени сорок первого, женат, двое детей…»

Двери землянки отрезали сотни взглядов, буравивших ему спину, и конец того, что говорил о себе Челышев. Митрохина окружили тишина и безответственность.

Расслабленной, шаркающей походкой уставшего старого человека он подошел к скамейке и сел. Опустив, как плети, руки между колен и голову на грудь, он тихонько, с поскуливанием, заплакал, заново переживая и свою слабость, и публичное свое унижение. Не пытаясь смахнуть слезы, он вновь с чувством стыда вспомнил отказ командира дивизии, сославшегося на занятость, приехать в полк и зачитать приказ о его новом назначении.

«Сам генерал не приехал и заместителей не пустил… Заставил меня перед полком читать приказ о своем убытии в тыл. О том, что у подполковника дела принимает капитан. Вот как они: ниже капитана меня поставили. Капитан-то на полковничью должность прибыл. Я же «в распоряжение командующего войсками военного округа». А там что дадут? И жить не захочешь. И детям не скажешь».

Майор Русанов был оглушен случившимся. Не мог понять происшедшее.

Митрохин неделю назад пригласил его к себе и попросил прочитать боевую характеристику на него, что было в армейской службе необычным, не применялось старшими. В конце ее он прочитал «аттестацию», которой его рекомендовал с обоснованием на должность командира их полка.

— Афанасий Михайлович, я в ближайшее, видимо, время оставлю полк и очень хочу, чтобы вы приняли у меня дела и должность. Фактически последнее время вы уже благородно командуете им. Говорил я о вас и с командиром дивизии неоднократно. Думаю, что мое представление будет осуществлено. Буду очень рад. Знаем предстоящее в полку только мы двое. Подождем решения старших.

Привыкнув сдерживать эмоции, Русанов молча перенес нанесенное ему оскорбление недоверием. Переболел бессонной ночью, а утром, вылив на себя ведро холодной воды, пошел за указаниями к новому командиру

Не договариваясь, Челышев и Русанов стали обращаться друг к другу без званий и фамилий, а по имени-отчеству.

Когда Челышев как-то рассказал ему свою жизнь и службу, Русанов понял тайные мотивы нового назначения: командир дивизии и Челышев знали друг друга по службе в авиационном летном училище.

Осипов формировал новую эскадрилью: учеба и полеты, организационные партийные и комсомольские собрания, беседы и политинформации, хозяйственные заботы и маскировка самолетов, рытье окопов на случай бомбежки или обороны аэродрома. Люди и дела. Дела и люди… Короткая ночь, а утром все сначала… Он был рад, что выдалось несколько дней без боевых вылетов, и насытил их с утра и дотемна учебой на земле и в воздухе. Матвей хорошо помнил Наконечного, который любил повторять: «Тяжело в учении, легче в бою. Повторение — мать учения». Ему хотелось, чтобы его подчиненные как можно больше узнали премудростей войны и научились их делать. Из умения «делать» теперь вырастала жизнь каждого из них и эскадрильи в целом.

Он оказался в обстановке, очень похожей на июнь сорок первого года, когда Русанов готовил свою эскадрилью к первому боевому вылету. Только тогда всем было труднее, потому что командир, его летчики и штурманы знали врага только теоретически.

Сейчас же у него за плечами два года войны. Рядом друзья и командиры, возмужавшие в боях, а на аэродроме новые и хорошие самолеты. Третье лето и две зимы шли они через огненную академию, через победы, ошибки и поражения. Побеждали и терпели поражения. Но даже погибшие через свою смерть оставляли опыт живым.

И теперь, целыми днями занимаясь полетами и наземной учебой с молодежью, Осипов стремился отдать новым летчикам все, что сам узнал о войне за эти тяжелые годы. Научить, объяснить, показать и предупредить, чтобы они не ждали легкой победы. Он своим солдатским умом понимал: враг был уже надломлен. «Тотальная» мобилизация сил гитлеровской Германии имела своей целью летом сорок третьего склонить в свою пользу чашу весов, на которых уже лежали миллионы убитых. Для Гитлера вопрос встал ребром: «Этим летом или никогда».