Лео Кесслер - Форсированный марш

— Остановись, Метцгер! Не стреляй! — закричал Куно фон Доденбург. — Ради Бога, не… — Слова застыли у него на губах — было слишком поздно. Все англичане уже корчились на земле в предсмертных конвульсиях, за исключением шедшего впереди миниатюрного офицера, который успел сделать еще два шага, прежде чем получил целую очередь прямо в живот. Его тонкие колени подогнулись, и он рухнул на землю. Лэрд Аберноки и Дерта, известный также под прозвищем Лис Фергюс, наконец принял свою смерть. Но когда гауптштурмфюрер фон Доденбург подошел к нему и перевернул его тело, он с удивлением обнаружил улыбку на застывших губах шотландца.

Это произошло в пять часов пополудни. Ровно через сорок минут фельдмаршал Герд фон Рундштедт позвонил в ставку фюрера. Его донесение было простым и кратким: «Мой фюрер, на континенте не осталось ни одного живого англичанина!».

Заходящее солнце начало постепенно опускаться в море. Вниз от утесов к воде протянулись густые черные тени. Они частично скрыли тот ужас и хаос разрушения, которые безраздельно царили на пляжах. Однако еще в течение нескольких минут лучи заходящего солнца продолжали заливать бледным красным светом чудовищную картину массовой гибели людей.

Стоя на иссеченной осколками набережной, высшие офицеры штаба фельдмаршала Герда фон Рундштедта во главе с самим престарелым военачальником молча рассматривали поле боя. Тишину нарушали лишь постепенно затихавшие стоны раненого канадского военнослужащего, доносившиеся снизу. Все эти люди были опытными, закаленными в боях ветеранами, вдоволь нанюхавшимися пороха сражений еще со времен Первой мировой войны. И, глядя на то, что было сейчас у них перед глазами, они были все равно ошеломлены масштабами открывшейся трагедии.

Безжалостный огонь немецкой обороны не пощадил никого и ничего — ни военнослужащих, ни техники нападавших. Везде грудами лежали мертвые англичане и канадцы. Вся полоска побережья была усеяна их телами, разбросанными в форме цвета хаки среди остатков разбитых танков, бронемашин и орудий. Все они были навсегда застывшими и неподвижными. Над полем боя царила мертвящая тишина, нарушавшаяся лишь деловитым жужжанием мух, кружившихся над трупами. Налетавшие с моря порывы ветра едва шевелили цветки шиповника, которые некоторые из канадцев успели выдернуть из живых изгородей и воткнуть себе в шлемы, когда всего несколько часов назад спускались вниз к десантным судам, — на которых они надеялись уплыть обратно.

Фельдмаршал Герд фон Рундштедт отвел глаза от этой картины тотального разрушения и произнес усталым голосом очень старого человека:

— Господа, мы не имеем права считать высадку десанта в Дьеппе операцией местного значения. В ней было задействовало слишком много военнослужащих и техники, чтобы это было так.

Жезлом, врученным ему лично Гитлером, фон Рундштедт указал на один из развороченных прямым попаданием танков «Черчилль»:

— Никто не готов пожертвовать двадцатью или даже тридцатью самыми современными своими танками ради операции местного значения.

Со стороны офицеров его штаба послышались голоса, выражающие полное согласие с тем, что только что произнес старый фельдмаршал.

— Как бы то ни было, в наших пропагандистских заявлениях мы обязательно подчеркнем тот факт, что противник предполагал захватить плацдарм в районе Дьеппа, а затем использовать его мощные портовые сооружения и инфраструктуру для того, чтобы обеспечить здесь массированную высадку войск и техники и создать по-настоящему мощную континентальную группировку войск. Мы назовем это неудавшейся попыткой открыть второй фронт. Это ясно, господа?

— Совершенно ясно, ваше высокопревосходительство, — раздались в ответ голоса офицеров штаба.

В течение нескольких мгновений старый фельдмаршал хранил молчание, погрузившись в свои собственные мысли. Взгляд его водянистых глаз упал на группу британских солдат, которые были сражены немецкой очередью в тот момент, когда сами пытались установить на берегу пулемет. Один из покойных британцев так и застыл позади своего пулемета системы «Брен», глядя куда-то вдаль по направлению его ствола. На его лице застыло красноречивое выражение преданности своему долгу солдата, которое сохранялось даже сейчас, когда по его остекленевшим глазам ползали мухи. Рядом с ним в песке вытянулся заряжающий, в скрюченных пальцах которого был по-прежнему зажат магазин. Губы бойца были искривлены мрачной улыбкой, которая придавала ему странный вид триумфатора.

— Это была операция, спланированная и проведенная по-любительски, — сухо прошептал фельдмаршал, обращаясь, по всей видимости, к самому себе. — Можно было подумать, что они с самого начала желали, чтобы она провалилась. — Он невольно вздрогнул.

— Что-то случилось, ваше высокопревосходительство? — с тревогой спросил его адъютант.

— Нет, Гейнц, все нормально. — Фон Рундштедт улыбнулся тонкой улыбкой, и его глаза практически исчезли в сеточке окружавших их морщин. — Наверное, что-то с печенью. Впрочем, это не важно. Но вот что я скажу вам, господа. — Он заговорил громче — так, чтобы его могли услышать все офицеры. — В следующий раз они проведут высадку по-другому. А они обязательно сделают это снова, поверьте мне!

Фон Рундштедт в последний раз поглядел на море. Солнце садилось, словно тонущий крейсер, и багряный отсвет его постепенно погружался в темное море. Не произнося больше ни слова, фельдмаршал повернулся и пошел прочь. Офицеры его штаба, лица которых после его слов приобрели подавленное и озабоченное выражение, поспешили к своим «хорьхам».

— Все в порядке, — прошептал Шульце, когда мимо него пронесся лимузин со старым фельдмаршалом и побережье вновь стало пустынным, — он уехал, Матц.

Роттенфюрер, лицо которого было по-прежнему в потеках пота и разводах грязи после недавно закончившегося боя, хромая, вышел из-под дерева, в тени которого до сих пор прятался, и приблизился к своему приятелю.

— Кто это был?

— Полагаю, это был фон Рундштедт.

— У него было такое лицо, как будто он сорок дней под дождем провел, — покачал головой Матц. — Можно было подумать, что он совершенно несчастлив. А ведь он только что одержал очередную победу. И еще больше увеличил свои шансы на то, что его имя войдет в историю.

Шульце пожал плечами:

— Ты называешь это победой? — Он выразительно махнул рукой в сторону побережья, где вперемежку валялись груды искореженной техники и человеческих тел.

Матц медленно кивнул. Даже на него произвел впечатление вид гор трупов тысяч британцев, возвышавшихся на французском побережье в районе Дьеппа.