Свен Хассель - Генерал СС

— Надо было устроить два места на том самолете, — злобно сказал Порта. — Я бы сумел.

— Не сомневаюсь, — ответил я.

— Мог бы послать всех куда подальше. Предоставить самим расхлебывать эту вонючую кашу. Мог, если бы был таким человеком.

— А ты явно не такой, — сказал я.

Порта, подумав, что я съехидничал, свирепо посмотрел на меня.

— Мог бы, — снова сказал он, — уж поверь!

— Хватит об этом, — огрызнулся я. — Сказал же, что верю! Помолчи!

Мы вернулись на свои позиции очень раздраженными друг другом, и наше настроение не улучшилось от сознания, что товарищи даже не собираются встречать нас как героев. Полк пребывал в панике, и никому до нас не было дела. Всем было наплевать, здесь мы или нет. Полевые телефоны непрерывно звонили, связные носились туда-сюда во всех направлениях.

— Что тут происходит? — сердито спросил Порта. — Стоит лишь мне отвернуться, все разваливается. Вечно так.

Старик пожал плечами.

— Не знаю, что ты смог бы сделать, находясь здесь. Русские прорвались в нескольких местах, творится настоящее светопреставление.

Порта повернулся и взглянул на меня.

— Вот, видишь? — злобно произнес он. — Нужно было устроить место на самолете. Предоставить им самим расхлебывать эту кашу…

Два всадника ехали оживленной рысью по Тиргартену [50] Зоопарк в Берлине. — Прим. авт. , безлюдному в шесть утра. То были обергруппенфюрер Гейдрих [51] В описываемый период Гейдрих был еще группенфюрером. — Прим. ред. и адмирал Канарис.

— Это интересная мысль, — сказал Гейдрих, поворачиваясь к своему спутнику. — Вы не находите? — И с улыбкой на губах поглядел прямо перед собой между лошадиными ушами. — Одеть группу заключенных в польские мундиры и устроить попытку захвата радиостанции в Гляйвице… что может быть остроумнее? — Снова повернулся к Канарису. — И что может дать нам лучший повод для нападения на Польшу?

Канарис нахмурился.

— У меня есть сомнения, — негромко произнес он.

— Какие? — Гейдрих рассмеялся. — Полагаю, не моральные колебания?

Адмирал покачал головой.

— Моральные колебания тут не при чем. Их никто не примет как веские основания для возражений.

— Ну и?

— Ну и… — Канарис беспокойно пожал плечами. — По-моему, из этого ничего не выйдет, вот и все. Вряд ли вы сможете долго хранить это в тайне. Использовать заключенных… они наверняка проболтаются.

— Не нужно беспокоиться на этот счет, мой друг. В ходе операции все они погибнут.

Канарис повернулся к нему, вскинув брови.

— Я думал, вы приглашаете добровольцев? Обещаете им свободу за участие в этой операции?

— В виде приманки, — негромко ответил чуть укоризненным тоном Гейдрих. — Разумеется, нельзя ожидать, что мы сдержим обещание. Это было бы полнейшим безрассудством и означало бы провал всей операции… как вы только что сами заметили. И как бы то ни было, адмирал, думаю, что не ошибусь, если скажу, что эта мысль возникла в вашем ведомстве?

— Да, в моем. Но я ее не одобрил.

— Тем не менее дело поручено вам, не так ли? Операция будет проходить под вашим руководством?

— Нет. На сей раз, обергруппенфюрер, вас неверно информировали. Мое ведомство не будет иметь к этой операции никакого отношения.

Адмирал пустил лошадь в галоп. Гейдрих задумчиво смотрел ему вслед. Несколько минут он продолжал ехать рысью, поднимаясь и опускаясь в такт движению лошади, хмурился и постукивал о голенище хлыстом. Канарис перевел лошадь на шаг, и Гейдрих догнал его в конце дорожки.

— Можно узнать, почему, адмирал? Мне казалось, сам фюрер уже одобрил этот замысел?

— Одобрил, — кивнул Канарис. — Но, как я только что вам сказал, план составлен без моего ведома и предложен без моего согласия. Никакого участия в его осуществлении я принимать не буду.

— Не представляю, как вы отвертитесь, — сказал Гейдрих, неторопливо улыбнувшись. — Мы все несем ответственность за действия своих подчиненных. Я только вчера разговаривал на эту тему с рейхсфюрером и рейхсмаршалом [52] Геринг стал рейхсмаршалом лишь в июле 1940 года. — Прим. ред. , оба держатся того же мнения. Этот замысел возник в вашем ведомстве, и потому осуществлять его нужно вам.

Канарис медлительно закурил перед тем, как ответить.

— Вам не принудить меня страхом к этому, обергруппенфюрер. Я информирован не хуже вас и совершенно уверен в фактах. Я сам недавно разговаривал с фюрером и объяснил ему свою позицию. Я не хочу иметь никакого отношения к этой операции. — Он выпустил из ноздрей тонкие струйки дыма и искоса взглянул на застывшего Гейдриха. — Я нахожу весь замысел совершенно порочным. Он не имеет никакого отношения к контрразведке, и предупреждаю, что вы восстановите против себя всю армию.

— На этот риск необходимо пойти.

Канарис пожал плечами.

— Пойдете скорее вы, чем я.

Какое-то время они ехали рысью в молчании, потом Гейдрих подался к адмиралу и легонько хлестнул по шее его лошадь.

— Адмирал Канарис, поздравляю вас! Вы ловкий старый лис и знаете все хитрости. Но предупреждаю: у каждой лисы наступает свой срок! Они все плохо кончают, рано или поздно…

Обергруппенфюрер развернул лошадь и поскакал галопом к ждавшему его черному «мерседесу». Адмирал продолжал ехать рысью один.

Среди ночи на аэродроме возле Сталинграда приземлился «Хейнкель 111». Никто в 6-й армии не знал о его прибытии, никто не догадался бы о личности прилетевшего на нем пассажира. При посадке присутствовало только несколько отобранных унтер-офицеров из десантного полка МАТУК [53] Либо парашютная, либо авиадесантная часть. — Прим. ред. . Самолет тут же замаскировали, и заступившие на его охрану десантники получили приказ стрелять без предупреждения.

Первым с самолета сошел Теодор Эйке, человек, прежде всего ответственный за управление концлагерями, командир 3-й танковой дивизии «душегубов» [54] Дивизия «Мертвая голова», о которой идет речь, была переформирована в танковую только в октябре 1943 года, т.е. на тот момент она была моторизованной. — Прим. ред. . Свирепая жесткость Эйке и, разумеется, его подчиненных потрясла даже фюрера, и вся дивизия была лишена отпусков до конца войны. Держи зверей за решеткой, пользуйся вовсю их в высшей степени отталкивающими способностями, но не выпускай на волю среди гражданского населения…

Следом за Эйке вышла группа эсэсовцев, мастеров в нацистском искусстве ликвидации. Их ждали мотосани, предоставленные десантным полком, но постоянного водителя заменил обершарфюрер Генцель, любовно прозванный в Дахау «Убийцей».