Свен Хассель - Генерал СС

— А потом что? — злобно спросил я. — Что, если и там никого не окажется?

Старик пожал плечами.

— Наверно, будем идти, пока не выйдем к Днепру.

— К Днепру! — фыркнул я. — Кто, по-твоему, сможет туда дойти?

— Никто, но будет куда стремиться, — дружелюбно сказал Легионер.

Неподалеку от нас мучительно хромал фельдфебель одной из отборных частей немецкой армии. В живых, кроме него, в ней никого не осталось. Незадолго до сражения за «Красный Октябрь» их священник произнес проповедь, где утверждал, что все будет по воле Божьей. Он погиб и не мог объяснить фельдфебелю, почему Бог пожелал, чтобы вся его часть была уничтожена огнеметами русских. С тех пор фельдфебель был мрачным, ушедшим в себя.

Позади нас семенил по снегу маленький, но решительный казначей из дивизии «Великая Германия». Дома, в Вене, казначей владел отелем и некогда был таким гордым, что не снисходил до разговора с подчиненными, если не считать отдачи приказов. Однако после Сталинграда он был очень рад поговорить с любым, кто соглашался его слушать. У него состоялся долгий разговор с Портой, который хотел выяснить, почему он не устроил вместо обычного отеля первоклассный бордель. Казначей очень заинтересовался этой идеей. Он молча шел километр за километром, рисуя в воображении, какие девочки у него будут и какие услуги он будет предлагать.

Ночью мы несколько часов отдыхали в брошенной деревне, дома в ней представляли собой почерневшие развалины. В остатках сгоревшей конюшни обнаружили дохлую лошадь. Мясо на морозе отлично сохранилось, и, когда Порта разморозил его и разрезал, мы поджарили куски на открытом огне и съели на завтрак. Один солдат сказал, что такого сочного и нежного мяса еще не пробовал.

— Говорят, — задумчиво сказал Грегор, слизывая мясной сок с пальцев, — что человеческое мясо самое вкусное.

— Кое-кто клянется в этом, — весело согласился Порта. — В лагере для русских пленных возле Падерборна можно было купить на черном рынке человеческую печень.

— Пробовал ее? — спросил я.

— Нет, но, думаю, стал бы есть, если б совершенно оголодал… И если никто не скажет, что ты ешь, какие могут быть возражения?

На рассвете мы продолжили свой долгий марш в никуда, но мотор танка обледенел и никак не заводился. Пришлось бросить его в деревне. Кое-кто завидовал Порте и теперь втайне радовался, что он идет пешком вместе с остальными, но это стало концом дороги для неспособных идти тяжелораненых.

На ходу мы напрягали слух, надеясь услышать звуки боя, но слышали только вой ветра да хруст снега под сапогами. Порта высказал мнение, что фронт отодвинулся за пределы России, и теперь идет последняя битва на Рейне. Он вполне мог оказаться прав, но это уже никого не волновало.

И так продолжалось наше отчаянное отступление, километр за километром по оглашаемой воем ветра степи. Нас оставалось уже меньше трех сотен. Позади нас лежали замерзшие останки более пятисот человек, умерших от обморожений, тифа, дизентерии, изнеможения и отчаяния.

Мы устроили еще один привал. С каждым днем мы проходили все меньшее расстояние. У нас не было сил противостоять злобной русской зиме. Не думая о войсках НКВД, которые могли находиться неподалеку, мы развели костер и сгрудились у него, протягивали руки к огню и чувствовали тепло от языков пламени. Порта закурил сигарету с опиумом, но едва она обошла по кругу нашу группу, мы услышали знакомый громкий приказ трогаться в путь. Пожилой фельдфебель, прошедший Первую мировую войну, остался лежать, крепко прижимая к животу руки.

— Вставай! — сказали, подсунув руку ему под локоть. — Пора идти… нельзя оставаться здесь.

— Оставь меня, — пробормотал он. — Оставь меня.

— Вставай и иди, дед! — Грегор довольно сильно ткнул его в бок винтовкой. — Мы больше не можем позволить себе терять людей.

— Ты прошел столько, чтобы умереть здесь, в снегу? — сказал я. — Когда мы почти дошли?

— Куда? — Он взглянул на меня, лицо его было серым, исхудалым. — Где мы?

Я пожал плечами.

— Почти на месте, — беспомощно ответил я. — Не слышишь орудийной стрельбы?

— Нет, не слышу. — От мучительной боли внутри он подтянул к подбородку колени. — Иди, парень, а меня оставь. Мой час близок. Ты молодой, ты выдержишь, а я нет… Я старый, усталый и умираю.

— Что вы еще здесь копаетесь? — Лейтенант подбежал к нам. Указал большим пальцем через плечо. — Догоняйте колонну!

Грегор ушел. Я молча показал на скорчившегося в снегу старика. Лейтенант посмотрел на него.

— Дизентерия. Оставь, он не дотянет до вечера, даже если мы понесем его. Ему не следовало идти. Лучше бы остался в Сталинграде дожидаться русских.

Он достал револьвер, прицелился, заколебался, потом выругался и сунул его обратно в кобуру.

— Пошевеливайся! — крикнул он мне и побежал за колонной.

Я в последний раз взглянул на старика. Он посмотрел мне в лицо и дрожащей, исхудалой рукой достал измятый конверт.

— Если выживешь… если вернешься домой… отправь его моей жене и скажи… скажи, что я ничего не мог поделать. Расскажи, как нас предали. Я не хотел умирать, но… ничего не мог поделать…

Я взял у него конверт и сунул в карман.

— Расскажу, — пообещал я. — Расскажу всем, будь уверен! Расскажу всему миру, что эти мерзавцы сделали с нами…

— Свен! — Это был голос Хайде. Он бежал ко мне по снегу. — Что ты здесь делаешь, черт возьми? Меня отправили искать тебя.

Я указал на старика.

— Он при последнем издыхании.

— Ну и что? Тут ты ничего не можешь поделать. — Хайде едва взглянул на лежавшего. — Он не первый и не последний. Что это с тобой? В религию ударился? Черт возьми, ты солдат, а не какой-то священник! Бери эту штуку и пошли!

Хайде поднял мой автомат и сунул мне. Разумеется, он был прав: я ничего не мог поделать. Не мог сидеть возле старика и ждать, когда он умрет. И не мог тащить его на себе следующую тысячу километров. Я нагнулся и прошептал ему на ухо:

— Не беспокойся, дедушка… я выживу! И доставлю твое письмо…

Мы шли всю ночь, сделав всего два кратких привала. Шли весь следующий день и еще один. Наши ряды все редели. Оставались продолжать отступление только самые крепкие и решительные. Мы брели по снегу, боролись с режущим ветром, переходили бесчисленные речки, блуждали в громадных лесах.

В одном месте шедший впереди внезапно упал к моим ногам. Он был рослым и падал, как поваленная сосна, но едва ударился оземь, скорчился и остался в таком положении. Я шел за ним несколько часов, он не подавал никаких признаков близкого упадка сил, но тут рухнул так быстро, что я споткнулся о него и упал рядом с ним в снег. Перевернул его, лицо было красным, лихорадочным, горло покрывали розовые пятна. Дыхание было смрадным. Я потряс его за плечо, но он лишь застонал и скорчился.