Ганс Шерфиг - Замок Фрюденхольм

— Не думаю, чтобы Верховный суд это сделал.

— Вы сомневаетесь в нелицеприятности судей Верховного суда?

— Нет, нет. Но я не думаю, чтобы Верховный суд дезавуировал правительство и ригсдаг. Это могло бы при теперешней ситуации привести к нежелательным последствиям.

— Верховный суд не позволит ни запугивать себя, ни вынуждать, — уверенно заявляет доктор. — Верховный суд выше партийных интересов! Верховный суд никогда не будет орудием правительства! Это вам следовало бы знать!

Учитель Агерлунд, конечно, знает, что Верховный суд независим и неприкосновенен. Он преподает в старших классах социологию и не может не знать положения и прав Верховного суда. Он не представляет себе, чтобы учебники лгали. Он не сомневается в честности судей. Но все же…

Доктор Дамсё не верит в бога. Не очень-то он верит и людям. Но он верит в Верховный суд.

— Держу с вами пари, — говорит он. — Верховный суд постановит, что закон против коммунистов и заключение в тюрьму честных граждан противоречит конституции!

— Я никогда не держу пари, — отвечает учитель.

Чай остыл. Фру легла спать. Ванильный крендель съеден. Мужчинам нечего курить. Правда, у учителя Агерлунда припрятан в шкафу небольшой запас табака, но он не намерен выкладывать свой табак строптивому доктору.

А доктор не собирается уходить. Он упрямо сидит в кресле, и на него не действуют деликатные намеки. Бесполезно вставать, вздыхать, смотреть на часы, зевать и говорить: ах, как время летит, как уже поздно. Доктора не проймешь. Он настроен продолжать спор и противоречить. А что думает учитель Агерлунд, например, о Реформации? Не был ли Лютер бестией и несчастьем для цивилизации?

Учитель Агерлунд — лютеранин. Но он уже не в состоянии говорить умные вещи в такое позднее время и стоять на своем, подобно Лютеру в Вормсе. Очень трудно следить за мыслями доктора, перескакивающими с одного предмета на другой. Его ассоциации сбивают с толку. Да и поздно уже.

В ночной тишине громко и пронзительно звонит телефон.

Вызывают доктора. Это освобождение, и учитель Агерлунд с трудом скрывает под маской вежливости свою бурную радость. Жизнь врачей так трудна, что-нибудь серьезное? Несчастный случай?

— Да, несчастный случай, — говорит доктор. — Роды.

В одном из домиков у кирпичного завода нужно помочь ребенку явиться на свет. Люди размножаются. Бедняки размножаются. Бедняки лишены благоразумия.

Идет дождь, и ночь очень темна.

Начальник лагеря Фредерик Антониус Хеннингсен не последовал доброму совету, который адвокат Рам во имя старого знакомства дал ему в первый день пребывания в лагере Хорсерёд. Инспектор не ограничился административной ролью в концентрационном лагере, а принялся за перевоспитание заключенных.

Старшему учителю Магнуссену запретил читать книгу Кропоткина о взаимной помощи, которую тот привез с собой из тюрьмы Вестре. Инспектор нашел это чтение вредным для учителя и немедленно отобрал книгу.

— Знаете ли вы эту книгу, господин инспектор? — спросил Торбен Магнуссен, — Знаете ли вы, о чем она написана?

— Я не желаю, чтобы в лагере читали коммунистическую литературу, — заявил инспектор Хеннингсен.

— Это книга по естествознанию. Она продолжает труды Кесслера, Эспинаса, Ланессана и Людвига Бюхнера.

По действующим в лагере правилам мы имеем право читать общеобразовательные книги.

— А разве этот Кропоткин не русский?

— Петр Кропоткин давно умер, — разъяснял старший учитель Магнуссен. — Он родился в России, был русским князем, но жил в эмиграции. Книга «Взаимная помощь» написана в Бромлее в Англии еще в 1901 году.

— Мне совершенно безразлично, где жил и когда писал господин Кропоткин, — сказал инспектор Хеннингсен, поднимаясь на цыпочки. — Здесь командую я! И я не потерплю русской пропагандистской литературы в лагере! Хватит разговоров! Поняли?

Зато старшему учителю разрешили оставить у себя первый том труда Гангельбауэра о жуках Центральной Европы. Книга была на немецком языке, и инспектор Хеннингсен не мог иметь никаких возражений против чтения этой книги, убедившись, что энтомолог Людвиг Гангельбауэр не еврей.

В лагере была проведена литературная чистка. Чтение, разрешавшееся в тюрьме Вестре, не могло быть терпимо в Хорсерёде. Романы Нексе «Дитя человеческое» и «Пелле Завоеватель», а также «Воспоминания» Горького были отобраны. Роман «Красный цветок» был немедленно конфискован, хотя его владелец и заверял, что автор не русский и что Линнанкоски — это псевдоним финского писателя.

Три раза в день заключенных выстраивали во фронт. Маленький инспектор и высокий полицейский обходили шеренгу, а другие полицейские по нескольку раз пересчитывали заключенных. Затем инспектор Хеннингсен зачитывал свой очередной приказ по лагерю и уточнял, что еще запрещено в свете последнего приказа.

— Я требую, чтобы интернированные безоговорочно подчинялись служащим лагеря, — постоянно повторял инспектор, — Безоговорочно! — кричал он. — Они обязаны выполнять все отдаваемые им приказания и соблюдать спокойствие и порядок.

Иногда он вдруг оборачивался, чтобы убедиться, не показывает ли кто-нибудь из стоящих позади язык. Он вставал на цыпочки, когда говорил, и озирал всех бдительным оком. При виде улыбающихся физиономий он приходил в ярость и лицо его наливалось кровью.

— У вас, господа, нет причин для веселья! — кричал он. — Ваше пребывание здесь будет долгим, очень долгим! Положение на фронтах развивается не в вашу пользу. Мы вас приучим к послушанию, к безоговорочному послушанию на многие годы!

Судостроительный рабочий Эрик Хест сказал как-то Раму:

— Боюсь, как бы в один прекрасный день я не всыпал как следует этому грязному животному. Если бы он не был так мал! Как-то неловко связываться с карликом.

Рам посмотрел на огромные кулаки Хеста и посоветовал ему быть более сдержанным.

— Не изуродуй этого человечка. Он должен невредимым предстать перед судом, который состоится, когда придет срок.

— Ты веришь в буржуазный суд после изгнания немцев?

— Виновным в явном нарушении конституции, конечно, не избежать ответственности. И не только политикам, но и чиновникам, содействовавшим этому нарушению. Маленький Хеннингсен должен знать, что, когда немцы наконец уйдут, он будет наказан.

Рам лежал на своей койке. В каждой камере помещалось четверо. Камеры были тесные. Койки в два этажа. Стол, стулья, шкаф и печка — вот и все. Одновременно все четверо стоять в камере не могли. Кто-то должен был лежать на койке.

— Хеннингсен рассчитывает, что немцы никогда не уйдут, — возразил Эрик Хест. — Этот маленький нацист совершенно убежден в том, что Гитлер победит и останется здесь навсегда.