Пак Голь - Отечество

Хи Сон снова послал разведку на шахту, чтобы узнать о передвижении войск противника. После этого была устроена ложная атака в Соннэ для того, чтобы отвлечь внимание противника. На следующий день Хи Сон принял окончательное решение. Он не сомневался в том, что неприятель переправил из Ковона в Соннэ свои лучшие подразделения, об этом свидетельствовали все более ожесточенные атаки противника. Недавняя расправа врага над заключенными также ускорила решение партизан выступить немедленно.

Вечером накануне выступления Хи Сон созвал совещание и изложил план операции. Этот план все одобрили; отдельные возражения были лишь у Хен Мана и еще у двух-трех человек. В атаку должны были пойти две роты отряда под командой самого Хи Сона. Тхэ Ха неожиданно попросил слова и признал, что совершил ошибку, так как в захвате лисынмановского офицера не было особой необходимости. Он дал слово, что впредь будет строго следовать приказу.

План предстоящего боя в основном опирался на сведения последней разведки, то есть на сообщение Тхэ Ха. Поэтому Тхэ Ха особенно волновался, чувствуя большую ответственность перед товарищами. А вдруг операция не оправдает себя — он бы этого не пережил.

Тхэ Ха с тревогой думал о своей матери — ее могли расстрелять еще до прихода партизан.

Позавчера ночью во время разведки он едва удержался, чтобы не зайти домой. Задняя дверь была распахнута настежь. Дом, по всей вероятности, был разграблен до последнего глиняного чана и теперь пустовал. Ветер врывался в раскрытые окна. Тхэ Ха стоял около родного дома и смотрел на него невидящим взглядом. Но уже через минуту он взял себя в руки.

На следующее утро Тхэ Ха прочистил пистолет, перезарядил его. Проверил винтовку, запихал в карманы гранаты. Другие бойцы тоже поднялись раньше обычного и стали готовиться. Собирались молча, без обычных шуток. Потом наскоро позавтракали. Есть не хотелось.

В предрассветной мгле Тхэ Ха повел свой взвод на место сбора, к штабу. Здесь он встретился с Ки Боком, который молча пожал ему руку. Тхэ Ха заметил, что друг чем-то озабочен. Ки Бок волновался за жену и хотел расспросить о ней Тхэ Ха, но не решался.

— Боишься опоздать? Успеем, — улыбнулся Тхэ Ха. Он еще не знал о том, что произошло с женой Ки Бока. Все были готовы, но командир медлил с приказом о выступлении. К полудню подошел Хен Ман со своим отрядом «дедов». Он возглавлял группу партизан пожилого возраста, которым поручалась в основном хозяйственная работа. На Хен Мане была новая телогрейка. Другие тоже приоделись, как на праздник. Еще до организации партизанского отряда проходившая через поселок воинская часть раздала населению излишки обмундирования. Видимо, одну из гимнастерок старуха Хен Мана и переделала в телогрейку для мужа.

— Да ты совсем как боец Народной армии! — весело окликнул Цой Хен Мана. — Если бы у тебя еще все пуговицы были, никто бы не подумал, что ты партизан!

Но пуговиц не хватало, поэтому внизу полы телогрейки были завязаны тесемками.

— Подумаешь, пуговицы!… Тепло, и то ладно, — продолжал Цой. Цой всегда улыбался, казалось, он носил улыбку в кармане вместе с кисетом, и стоило ее только вытащить…

— Дело не в том, что тепло. Ты на телогрейку погляди, — хитро прищурился Хен Ман.

Старик Цой стал не спеша рассматривать телогрейку.

— Так себе, в горах сойдет.

— Так себе… а сам небось пальто наденешь. Чтобы тебя сразу распознали!

— Где там пальто! Шьется… Вот если в поселке кто подарит, надену, — отпарировал Цой.

Остальные не поддержали разговора: все были заняты своими делами. И тут Хен Ман всех удивил. Его «деды» стали раздавать бойцам наспех сшитые телогрейки. На все вопросы Хен Ман отвечал односложно: мол, о вас позаботилось население. Пошили, как могли, не обессудьте. Наконец, очередь дошла до старика Цоя. Хен Ман, вручая телогрейку, пожал ему руку.

— Доволен обмундированием?

— Доволен. Конечно, это не пальто, но что же поделаешь…

— Ну, не болтай зря! Одевайся, иначе заберу телогрейку обратно.

Хен Ман сам помог ему переодеться, завязал тесемки на телогрейке. Сюрприз Хен Мана вызвал всеобщее оживление, один Кым Сун остался безучастным. Он не пожелал переодеваться и, надутый, сидел в стороне, сердито попыхивая длинной трубкой. На его маленьком лице застыло выражение озабоченности и тревоги. Цой, посмотрев на приятеля, не удержался:

— Что это с тобой, Сун? Уж не о старухе ли грустишь?

Кым Сун пропустил мимо ушей шутку старика, будто она относилась к кому-то другому.

— Тебе какая разница, о чем я думаю? — неожиданно обернулся он к Цою. Все привыкли к стычкам стариков и с интересом наблюдали, во что выльется их спор.

Цой не унимался:

— Напялил тулуп и думает, что он умней всех. А сам на цыпленка в нем похож. В курятник бы тебя.

— Зубы ты скалить мастер. Лучше на себя погляди. Тебя будто в ручье выстирали да забыли погладить, — обозлился Кым Сун, он не любил, когда Цой высмеивал его на людях.

— Как бы самому не пришлось стирать — только не телогрейку, а штаны. Мы тебе стирать не будем, так и знай!

Замечание Цоя, видимо, сильно задело Кым Суна. Он отвернулся и ничего не ответил.

— Смотри, как рассердился! Домой захотелось? Ясно, там уютно, тепло… Там и в войну хорошо поиграть. Выхватил пистолет — и на старуху…

Кым Сун по-прежнему молчал. Цой понял, что он не на шутку рассердился и что малейшая искра может вызвать ссору. Старик махнул рукой и отошел от него.

Вскоре подошли Хи Сон и Хак Пин. Лицо командира заросло давно небритой щетиной, глаза глубоко запали, на нем был легкий пиджачок, на поясе — пистолет. Несмотря на штатскую одежду, утомленный командир выглядел подтянутым. Хи Сон, окидывая придирчивым взглядом каждого бойца, проверял, в порядке ли оружие, если видел, что нет — заставлял тут же его почистить. Затем он велел всем пойти отдохнуть, так как оставалось еще несколько часов до выступления.

…Бойцы улеглись, где пришлось, прямо в одежде. Старик Цой примостился в расположении одного из взводов.

Уснуть, конечно, никто и не пытался, просто дремали. Каждый думал о своем, о семье, о предстоящем бое. Цой, подтрунивая над Кым Суном, забыл было о своих тревогах, но сейчас все всплыло снова. Цой забывался на людях, но лишь стоило ему остаться наедине с самим собой, как мысли неумолимо возвращались в поселок и сердце начинало учащенно биться. Старику так хотелось скорее повидать свою семью! Но хватит ли у него сил наравне с молодыми сражаться в предстоящем бою?

Его забытье нарушил осторожный толчок в плечо. Цой открыл глаза. Рядом с ним стоял Кым Сун, взгляд у него был озабоченный, беспокойный.

— Уже пора?—вскочил Цой.

— Нет. Отдыхай, — успокоил его Кым Сун. Он приложил к губам указательный палец, о чем-то раздумывая. Затем положил руку на плечо Цою, привлек его к себе и нагнулся к самому уху. Казалось, он хочет сообщить что-то важное. Старик заглянул в лицо Кым Суна, быстро поднялся и вышел вместе с ним на улицу.