Павел Шестаков - Взрыв

Позже вернулся Шумов. Он разделся в прихожей, стряхнув снег с черной фетровой шляпы, и прошел в комнату Константина.

— Не спишь?

— Нет. Что вы так поздно?

— Все в порядке? — спросил Шумов вместо ответа.

— Да, в ажуре. Пришлось покопаться в угольке, подвал-то штыбом засыпан, зато своими руками каждый проводок проверил. Как говорят в авиации, есть контакт! Эх, самому бы машинку включить!

— Ты же знаешь…

— Знаю. А вы пропуск достали?

— Да. Но тебе тоже сложа руки сидеть не придется. Есть работа.

Константин обрадовался:

— Всегда готов!

— Рыночный спуск знаешь?

— Еще бы!

— Завтра ты должен захватить там гестаповского офицера.

— Живьем?

— Обязательно. Будешь ждать его у шлагбаума на железнодорожной ветке. Он подъедет на машине «опель-капитан». Один. У шлагбаума притормозит. Ты открываешь дверцу машины, обезоруживаешь его и похищаешь.

Константин свистнул негромко:

— А если он не захочет… похищаться?

— Захочет. Это наш человек.

— Выходит, петрушку валять будем? — спросил Константин разочарованно.

— Это важная операция. Офицер — очень ценный сотрудник. Немцы не должны сомневаться, что он погиб. Поэтому операция сопряжена с риском. Вас должны видеть, но вы должны уйти. Понимаешь?

— Приблизительно.

— Выедешь на берег. Там машину — в море, а сами пещерами сюда. Здесь все и встретимся.

Потом они уточнили вполголоса детали. Можно было и вздремнуть перед рассветом, но у Константина снова прорвалось что-то; понимая, что таких вопросов не задают, спросил:

— Андрей Николаевич! А если…

Замялся.

— Что, Костя?

— А вдруг они выпускать из театра не будут?

Шумов усмехнулся, подумав: «А ведь он совсем молодой!»

— Ручаться за них не могу. Но волков бояться — в лес не ходить.

— Понятно. Простите, что глупо спросил. Вы на этой работе давно?

— Считай всегда.

— И всегда вот так?

Он не сказал «опасно» или «страшно», но Шумов понял.

— По-разному. Ну а в общем… «Вихри враждебные веют над нами». Помнишь?

— Помню. «В бой роковой мы вступили с врагами…»

— Вот именно. Кто кого, Костя. Третьего не дано. Так что отдыхай, перед серьезным делом нужно выспаться. Очень помогает. — И он начал развязывать галстук.

— Обратите внимание на это место, — сказал Сергей Константинович Лаврентьеву, высовывая руку в окно машины.

Лаврентьев посмотрел и не заметил ничего примечательного. Справа на открытом пространстве располагался Дворец спорта с флагами спортивных обществ, поднятыми в честь всесоюзных соревнований, слева начиналась улица, застроенная девятиэтажными домами из сборных конструкций, с лоджиями, увешанными вопреки архитектурному замыслу бельем.

— Здесь мы должны были бы снимать, — продолжал режиссер, — но, увы, время не заботится о нуждах кинематографа. Это место последнего подвига Константина Пряхина.

«Здесь? Неужели здесь?»

Лаврентьев обернулся, но и через заднее стекло не увидел ничего знакомого.

— Бывший Рыночный спуск… Тут Константин в самый день взрыва похитил и уничтожил шефа гестапо.

— В самом деле?

— Да… Чертовски красивая операция! Точный расчет, дерзость и хладнокровие. Все внимание немцев привлечено к театру, а здесь, на полупустынной окраине, пока силы охраны стянуты в центр, Пряхин выслеживает и фактически без труда ликвидирует, считайте, главного карателя!

Нет, так считать Лаврентьев не мог. Но он знал, как возникло заблуждение. Не ему было роптать на него. Это заблуждение спасло Лаврентьеву жизнь.

— Тут была старая церковь, заброшенное кладбище, булыжные мостовые. Представляете, какая натура? А застроили бетонками…

И этого сожаления Лаврентьев разделить не мог. Теперь он вспомнил, где они находятся, и то, что помнилось, никак не вызывало щемящей грусти по прошлому.

— Он ведь погиб…

— Пряхин? Да. В тот же день, но это трагическая случайность.

— Вы так думаете?

— Конечно. Хотя в сценарии иначе. Мы решили не вводить случайные причины, отойти от фактической событийной канвы. Хочется показать смерть Константина в связи с его характером, притом кинематографически выразительно.

— То есть?

— Будет погоня. Немцы пытаются взять Константина живым и освободить гестаповца. Это дает нам целый ряд возможностей…

— И чем кончается?

— Константин, блокированный преследователями, бросает машину с откоса в море.

— А гестаповец?

— Они погибают вместе.

Немцы тоже считали, что гестаповец погиб в машине, сброшенной в море. Но все остальное происходило иначе…

Там, где они только что проехали, действительно были когда-то и церковь, и кладбище, и булыжник. Кладбище закрыли еще в двадцатые годы, и местные газеты много писали о планах переустройства запущенной окраины, носившей название Рыночного спуска, куда до революции крестьяне из близлежащих деревень везли свой нехитрый товар. Сначала в газетах говорилось об огромном, призванном поразить капиталистическую Европу Рабоче-Крестьянском Дворце культуры имени Диктатуры пролетариата. Печатались даже снимки, изображающие смелое сооружение, внешним видом напоминающее гусеничный трактор. Потом, в общем-то справедливо, сочли неуместным воздвигать очаг культуры в прямом смысле на костях и стали писать то о проекте не менее замечательного парка-дендрария, куда предполагалось свезти уникальные растения из разных стран мира, то просто о городском парке с фонтаном и бетонными скульптурами физкультурников.

Однако и железобетонные спортсмены остались в проекте до самого начала войны, и в оккупацию спуск окончательно захирел, только восстановленная церквушка привлекала немногих богомольцев да умножающихся с каждым днем нищих. Их-то и имел в виду Шумов в качестве нужных Лаврентьеву свидетелей похищения. И Константин согласился с ним, также полагая нищих свидетелями наиболее безобидными. Откуда ему было знать, что любой полицай был ему меньше опасен, чем тот, кого встретит он среди этих сломленных жизнью убогих людей?

Константин пришел на Рыночный спуск с некоторым запасом времени, чтобы осмотреться и подготовиться. У давно бездействующей железнодорожной ветки он мимоходом проверил, двигается ли старый шлагбаум. Шлагбаум колыхнулся, и, довольный, Константин не спеша направился мокрой булыжной мостовой к церкви. Этого Шумов ему не поручал, так как шлагбаум был достаточно хорошо виден с паперти, но Константин решил запечатлеться в глазах свидетелей в том самом рыжем парике, который использовал при нападении на бургомистра. Ему хотелось, чтобы обе операции были связаны между собой, чтобы немцы знали, что их неуловимый враг продолжает сражаться…

У входа в церковь он снял кепку, однако внутрь не вошел, а двинулся неторопливо вдоль длинного ряда сидящих на мокрой земле нищих. Одно лицо показалось ему знакомым. Константин остановился и посмотрел сверху на бородатого старика с круглой плешью. Положив перед собой старую военную фуражку со сломанным лакированным козырьком, старик угрюмо ждал подаяния, не протягивая руки и не канюча, как большинство сидевших рядом. Константин порылся в кармане и, бросив в фуражку несколько алюминиевых немецких монет, отошел, уверенный, что ошибся, что на самом деле старика не знает.