Владимир Рыбин - Непобежденные

Ему показалось, что он выпустил первую очередь напрасно, вдруг потеряв из вида немцев. Только что были они, бежали, трясясь над мушкой, и вдруг исчезли. Понял, что залегли, но, не поверив, приподнялся, чтобы разглядеть, куда же они делись. В тот же миг, как ему показалось, кто-то ударил его палкой по голове. Он схватился за голову и удивился тому, что шапки на голове почему-то не оказалось. И глаза вдруг залепило мокрядью. Протер глаза и увидел, что вся ладонь в крови.

— Довыглядывался! — зло выругал он себя, не чувствуя ни боли, никакого головокружения будто и не задело его шальной пулей. Выхватил из кармана свернутый бинт, присел на дно окопа, крикнул Данилову: — Заматывай скорей!

Бинт вырывался из рук, перекручивался, Данилов ловил его, как попало торопливо бинтовал голову, не бинтовал, а словно веревкой закручивал. Тут снова зубухал «станкач» Дронова, и Манухин, нахлобучив шапку на плохо перевязанную голову, прильнул к своему пулемету.

Немцы опять залегли, обрушили на дзот, на окоп шквал огня. Пули долбили бруствер, рикошетируя, тонко завывали в воздухе. С сухим треском стали рваться мины. Пылью и белесым вонючим дымом затянуло все вокруг. И кто-то уже закричал в траншее, задетый осколком. Нестерпимо хотелось подняться, — все думалось, что в этом дыму немцы бегут в атаку. Но спина костенела, не разгибалась. И все помыслы затмевала успокаивающая мысль, что пока рвутся мины, никто подойти не может.

Маета! Ох, какая маета лежать под огнем, вжимаясь в землю, каждую секунду ожидая, что вот сейчас рванет очередная мина уже не на бруствере, а чуток, на метр дальше.

И снова бежали немцы, падали рядами. Снова мины долбили черный бруствер. Снова была атака…

И вдруг наступила тишина. Грохотало в стороне, справа и слева. Далеко впереди было слышно стрельбу и даже, вроде бы, сзади в тылу. Казалось, немцы решили не связываться больше с упрямым дзотом, обойти его.

Оставив Данилова наблюдать, Манухин побежал по траншее и за первым же поворотом налетел с разбегу на лежавшего на дне человека. Перевернул, увидел совершенно белое безжизненное лицо Горелова. Опустил обмякшее тело, хотел снять шапку, но она не снималась, присохла.

В дзоте было дымно, едко пахло порохом. Из наливного отверстия кожуха станкового пулемета валил пар, как из самовара. В углу Дронов перевязывал раздетого по пояс Ваню Четвертова, и белая его кожа, и белые бинты резко выделялись в темноте дзота.

— Горелова убило, — сказал Манухин.

— Почему ушел от пулемета?! — неожиданно громко закричал Дронов.

— Там Данилов…

— Что?!

— Данилов там! — крикнул он, поняв, что командир просто оглох от стрельбы да от взрывов.

— Марш к пулемету!…

И вдруг снаружи грохнуло так, что задрожала земля, и пыль посыпалась из щелей наката.

— Во-оздух! — запоздало закричали в траншее.

Манухин высунулся в дверь, увидел падающий прямо на него самолет с растопыренными колесами. Новый близкий взрыв потряс землю. Самолеты заходили один за другим, каждый ронял две капли бомб и резко взмывал, исчезал за дымами. Сколько длилась эта адская карусель, трудно было определить, казалось — целую вечность. Обвалы земляного крошева рушились на спину, давили, не давая вздохнуть.

Вдруг почудился ему насмешливый голос верзилы-помощника Зародова: «Послушал бы главный калибр на корабле». Голос был такой ясный, что Манухин, не помня себя, задергал спиной.

— Ваня! Дышать уж нечем!

Земляное крошево ссыпалось со спины с убаюкивающим шорохом. — «Это не земля сыплется, а что-то другое шумит!» — забеспокоился Манухин. Рывком поднялся, с трудом вытащил засыпанные по колени ноги, опасливо глянул вверх. Самолетов не было. Только гудело в голове, как в пустом колоколе. Сквозь этот гул прорывался тихий стрекот, будто швейная машинка работала где-то поблизости. До него вдруг дошло, что это стреляет пулемет, он выглянул за бруствер, увидел бегущих немцев. Было до них метров триста, никак не больше. Пули взбивали пыль у них под ногами, но немцы все бежали, а Манухин все остолбенело смотрел на них, не понимая, что ему делать. И вдруг понял, внезапно понял, словно проснулся от чьего-то удара, кинулся по траншее к своему пулемету. С разбегу влетел в глубокую воронку и заоглядывался, не понимая, куда теперь бежать. На глаза попался черный круг, вбитый в осыпающуюся стенку. Манухин протянул руку и выковырнул из осыпи пулеметный диск. Первым желанием было хорошенько выматерить своего помощника Данилова за то, что теряет диски, и он приподнялся, стараясь разглядеть, где он, этот раззява. И понял вдруг, что нет ни Данилова, ни пулемета, ни самого окопа, что было все на этом самом месте, где теперь воронка.

Он побежал назад, чтобы доложить о случившемся командиру, нагнулся у низкого входа в дзот и вдруг уперся глазами в распростертое на земле голое по пояс тело. Белые бинты были порваны, темнели свежей кровью. Вот ведь как бывает: Манухин, лежавший в траншее у входа, живехонек, а Ваню Четвертова и под прочным накатом дзота нашел осколок…

— Патроны! — хрипло крикнул от пулемета командир. — Зови всех, набивайте ленты.

Видно, его услышали снаружи. Не успел Манухин позвать, как в дзоте оказались и Муравин и Диченко.

— Ленты! — хрипел Дронов. — То ли его ушибло взрывной волной, то ли сорвал голос в крике. — А ты чего тут?! — Он не обернулся, не оторвал глаз от прицела, но Манухин понял: вопрос к нему.

— Нету… там… Прямое попадание…

На мгновение замерли руки краснофлотцев, торопливо совавших патроны в жесткую матерчатую ленту, на миг замолчал пулемет. Но никто ничего не спросил, не сказал. Снова замелькали пальцы с патронами, снова застучал пулемет. Манухин подался к Дронову, чтобы подправить ленту, глянул в амбразуру и не увидел ничего, только серую муть ранних сумерек.

— Куда ж ты стреляешь?!

— Там они. Только были, — прохрипел Дронов.

— Патроны побереги.

Дронов оглянулся на него, не понять, то ли испуганно, то ли со злостью, с трудом разжал руки, побелевшие на рукоятках пулемета, отвалился к стенке. И вдруг вскочил.

— Расселись! А немцы, может, уж подползают!

Рывком оттолкнулся от стены, вынырнул в дверь, приподнялся над бруствером. Тьма, словно плотный туман, затягивала овраги, и в ста метрах ничего не было видно. А ближе — хаос черно-белых пятен, то ли камней навыворачивало взрывами, то ли это трупы на искромсанном взрывами снегу. Беззвучно вспорхнула белая ракета, залила овраг мертвенным светом, и все эти пятна зашевелились, задвигались. Ракета погасла, не долетев до земли. Тьма сразу приблизилась, и пятен будто поубавилось. Неподвижная мертвая равнина лежала под склоном, откуда-то доносился протяжный затихающий то ли стон, то ли плач.