Анатолий Трофимов - Угловая палата

— К начальству направился? Не надо, лейтенант. Козырев знает, другим без надобности. — Подумал, стоит ли таиться от Гончарова. Решил, что не стоит. Пояснил: — Не смотри на меня удивленными глазами. Из органов я. Обо мне до поры до времени… Понял? Никакой я не раненый. Ранен, конечно, но не так, чтобы госпитальные простыни изнашивать. Из-за этой сволочи тут.

По коридору мягко зашуршала колесиками порожняя больничная каталка. Двое санитаров направились к угловой палате.

— За ним, — усмешливо покосился Середин, — ну-ну…

— Ты хоть пожалей меня, разъясни. Голова разламывается.

— О каких военных говорил очкарик губошлепу? — не ответил Середин. — Я по-литовски так себе.

— Не губошлепу, а вот ему. — С площадки, через дверь, видна была часть коридора второго этажа. Каталка следовала в обратном направлении, Гончаров кивнул в ту сторону. — Сказано ему вот, капитану этому.

— Он такой же капитан, как я папа римский. Ну?

Гончаров почти дословно передал сказанное старшим Калнаускасом и спросил:

— Кто он такой?

— Думаем на одного. Не простого замеса фигура. Вон какая рискованная забота о нем. Эту банду мы еще в августе в схронах притиснули. Верхушка с частью людей ускользнула все же. Теперь рассыпались ухорезы на мелкие группы, нашу армейскую форму напялили. Видал — даже в городе появляться стали.

— Как же они эту «фигуру» сюда решились?

— Что им оставалось делать? До утра бы не дожил, ребята из него дуршлаг сделали. Был уже такой случай. Правда, ту падлу сразу после операции выкрали. С этим медлят, подлечить хотят.

— Выкрали где-то А здесь? Как же ты один? От нас, калек, не велика помощь.

Так и хотелось сказать. «Какие вы все умные, одни мы дураки», но не сказал, приткнулся к окну, высматривая своих помощников среди слоняющихся по двору раненых.

— Пойдем на свежий воздух, покурим, — замял Середин вопрос Гончарова.

— Переодеться только схожу. В город нацелился. Надо Юрате в военкомат проводить.

— Ты, кажется, рисовал этого? Захвати рисунок, вернем после.

В перевязочной раздался дикий крик, хлопнула дверь, застучали каблуки панически бегущего человека. Крик перепуганной женщины несколько раз повторился в коридоре Середин и Гончаров успели проскочить до двери и увидеть летящие на них безумные глаза Юрате, ее в ужасе прижатые к горлу руки. Не видя никого, едва не сбив Середина, она прогремела по железным ступеням к выходу. У Гончарова тревожно и больно заныло в груди, рванулся было за девушкой. Из перевязочной вышла старшая хирургическая сестра Тамара Зубарева. Гончаров кинулся к ней. Тамара не сдержала прихлынувший гнев, крикнула впустую.

— Юрате, вернись!

— Что случилось? — в смятении спросил Гончаров.

— Понабрали гимназисток миндальных, — кипела Тамара. — Увидела раны под бинтами и. — Тамара махнула рукой и направилась обратно в перевязочную.

На шум из палат высыпали ходячие, выпорхнула из угловой и обеспокоенная Маша Кузина:

— Владимир Петрович, что тут? Кто кричал?

— Машенька, — приобнял ее за плечи Середин и повернул лицом к лестнице, — беги домой, успокой Юрате. Плохо твоей подружке.

Машенька охнула — и коса ее вихрем метнулась в лестничном марше.

— От вида ран и крови девчонки в обморок хлопаются, а не орут по-звериному, — сказал Середин.

— Что ты этим?…

— Биографию Юрате Бальчунайте я знаю не хуже тебя, лейтенант. В этом человеке мы предполагали… Только предполагали. Бальчунайте могла узнать.

— Кого?

— Йокубаса Миколюкаса… Ты вот что. Переодевайся по-быстрому и дуй к девчонкам. Кузина там бессильна. После такого шока Юрате, поди, все русские слова забыла. А я тут с Козыревым…

— Козырев Васю Курочку оперирует.

— Найду с кем. С Валиевым, с Пестовым… Под страхом смертной казни закроем прогулки в город. Своих подготовлю. Эти сволочи на машине могут пожаловать… с красным крестом на борту. Как бы гранату в окно не швырнули, с них станется. О пожаре в госпитале, в университете который, слышал? Их рук дело.

— Если это Миколюкас, он тоже мог узнать Юрате, — забеспокоился Гончаров.

— К себе в медпункт перенесем. Есть у нас комната с решетками в стиле ампир.

— Как же те двое — толстяк с парнем? Уплывут, неровен час.

За этих двух Середин не беспокоился, им на хвост еще с утра сели. Пощурился на Гончарова, не сдержав улыбки, ответил ушорканной в своем кругу забавкой:

— У нас оперов не хватает, а тут готовый груши околачивает. Поторопись, пожалуйста…

Дверь была заперта. От бега по крутой лестнице Гончаров запыхался. Передохнул, постучал тихонько. На вопрос Машеньки ответил:

— Я это, Маша, Гончаров.

— Ой, Владимир Петрович!

Проворачиваясь, скрежетнул ключ в скважине, дверь распахнулась.

— Что закрылись?

— Страшно.

— Кого бояться, глупенькие. Где Юрате?

— В комнате. Кричит и кричит. Что кричит — не пойму. Сумку собрала, потом опять упала без памяти. Какие бандиты ее напугали?

Юрате лежала лицом в подушку, билась в истерике. Гончаров сразу перешел на литовский язык.

— Юрате, милая, что с тобой? Встань, успокойся…

Владимир Петрович не ждал, что Юрате сразу услышит его и откликнется, протянул руку к судорожно вздрагивающему плечу, но Юрате рывком подтянула ноги и села. Непонятно, узнала Гончарова или приняла за кого другого, лицо некрасиво исказилось. Не владея собой, разбросанно закричала:

— Ненавижу! Всех ненавижу! Все вы, все… Красную Армию ненавижу! Служат… Убийцы служат! Миколюкас… Ненавижу! Не хочу в военкомат, ничего не хочу! Из окна лучше, в петлю…

Судороги сотрясли Юрате, она переломилась лицом в колени, волосы взлетели веером, рассыпались. Гончаров решительно сел рядом, обхватил ее здоровой сильной рукой, заставил выпрямиться.

— Милая, родная, — говорил он тихо и ласково, а рука мощно, до боли в костях сжимала тело Юрате, — успокойся, милая…

Юрате ощутила боль, повернулась к нему. Забинтованной культей Гончаров стал разводить пряди, заглядывая в глаза Юрате.

Обожженные страданием, немигающие, они дрогнули ресницами, увидели отсеченную руку.

— Вла-адас!! — безумно закричала Юрате и припала к его плечу.

Гончаров сидел недвижно, бережно поддерживал отторгнувшуюся от всего Юрате и слушал, как мокнет, пропитывается слезами его гимнастерка.

— Что же это такое, Владас, что? — глухо доносился до него слабый голос Юрате. — Как жить? Надо ли жить?

Гончаров не отвечал, давал возможность выплакаться, облегчить сердце. Машенька завороженно стояла у дверного косяка и ни слова не понимала из разговора на чужом для нее языке.

Потускнение проходило, задубевшее в нервном припадке тело Юрате стало слабеть, реже вздрагивать. Гончаров нежными словами подбирался к сознанию бесконечно дорогого ему человека: