Алесь Адамович - Сыновья уходят в бой

Низинками подходили к Зорьке, в кустиках встретили женщину.

– Ой, куда ж вы, немцы в деревне.

Коренной спросил, много ли.

– Один… И правда – один! – Тетка сама вроде удивилась. – Пленные с ним, яйки ему собирают. Дурной какой-то.

Возможно, с этой невольной усмешки над «дурным каким-то» немцем и началось то, что окончилось так скверно.

Деревню обошли. Из-за кустиков присматривались к улице, домам. Толя тащил мешок со взрывчаткой и видел мало, но по коротким репликам понял, что решено дожидаться немца здесь, на дороге.

Потом увидели, что из деревни бегут двое. Задний несет что-то. Пленные. Разбегаются, наверное. Партизанам они страшно обрадовались, но не удивились: были, конечно, убеждены, что партизан сидит за каждым кустом.

– Куда несете? – поинтересовался Вася-подрывник, даря пленным свою золотую усмешку.

Запыхавшийся щетинистый пленный опустил полу шинели и показал куски хлеба и картошку. Второй пленный, помоложе, объяснял Коренному:

– Тотальный. Мы уговорили его, что тут нет партизан. На шоссе с ним работаем.

– Где он теперь? – спросил Сергей.

– Сидит с винтовкой в том конце улицы. Стережет, чтобы не убежали к вам.

– А, идем в деревню, – решил вдруг Коренной.

Бежали по хлюпкому мокрому полю, по огородам, потом вдоль заборов.

Немца не было на улице. Прихрамывающий старик с непокрытой седой головой, поравнявшись с партизанами, сказал, скосив глаза в их сторону:

– Второй двор за мной. Там он.

Из калитки вышел немец. Одной рукой он придерживал ремень винтовки, в другой у него – каска. Увидел направленное на него оружие, каска глухо стукнулась о землю, в разные стороны от сапог немца раскатились белые яйца – те, которые не разбились. Немец поднял руки, крест-накрест, в глазах – очень белых на темном немолодом лице – ужас, мольба, чтобы то, что он увидел, куда-то пропало, исчезло.

Вася подошел, снял с плеча немца винтовку. Для этого пришлось ему руку потянуть книзу.

Откуда-то появились военнопленные (их человек шесть), потом пацаны, женщины стали подходить. Кажется, вся деревня. Нет, не вся. Вон две женщины, окруженные детишками, быстренько уходят к кустам…

Немец, не впуская рук, глядит на партизан. Его самого рассматривают с неласковым любопытством.

– Гляди, как просится на небо.

– Это ж набрался ума, явился, как кур во щи.

– Старый какой, беззубый, всех подчистил Гитлер.

– Д вот завтра приедут, они покажут зубы. Это он теперь…

– Хлопчики, вы хоть не тут его… Уведите.

– Им что, а нам оставайся, жди…

– Федя, о боже, где малые, собери малых!

Военнопленный сказал что-то, его даже не расслышали, но тетки зашумели:

– Герой! Что ж ты яйки собирал? А нам с детишками куда?

– Мы сами хотели обезоружить его, – оправдывался военнопленный.

– Долго что-то собирались.

Молчали лишь партизаны да немец. Дед, который подсказал, в котором дворе немец, спросил:

– Как же, хлопцы, а?

Слишком нелепо попался немец, очень беспомощен и стар он был, но все равно ненавистен. Ненавидели его за все, что было вчера, что обрушится на людей завтра (возможно, из-за него же).

Хотя командует группой Вася-подрывник, но все (и Вася тоже) почему-то смотрят на Коренного. А Сергей, недовольный, хмурится.

– Как он был с вами? – спросил Сергей у военнопленных.

– Не сказать… – начал один из них, но снова зашумели женщины:

– … А что ж ты яичницу ему собирал?..

– Тише, тетка, – махнул рукой старик, который помогал ловить немца.

– Э, чтобы из-за такого людей сожгли, – заговорил вдруг Молокович, – пусть проваливает!

Похоже, что Молокович сам удивился тому, что сказал. Все вдруг затихли, а немец снова поднял руки.

Отпустить немца! О таком, кажется, никто не думал. Такого еще не бывало.

Лишь дед, который помогал брать немца, не удивился.

– Эй, ты! – крикнул он. – Отпустили тебя партизаны, это самое – к матке.

– Обождите, – озадаченно промолвил Коренной.

Но что-то уже произошло. То, что минуту назад казалось невозможным, было теперь просто и понятно: а смотрите, нам уже наплевать на такого вот вояку!

Немца стало вдруг трясти, острый подбородок его противно задрожал. С ужасом смотрел он на женщин, на зашумевшую толпу. Его толкнули в плечо, в спину, даже резко, даже сердито – он чуть не упал.

И вот в последний раз его подтолкнули, – теперь немец шел по улице, сопровождаемый пацанами, шел, как по кладке, пошатываясь, готовый падать.

Толя смотрел на лица людей – серьезные и веселые, добрые и неласковые, печальные и насмешливые, – и ему так радостно было ощущать себя среди этих людей, таких близких, понятных.

Немец дошел до конца улицы и лишь тогда оглянулся. Но разобрать, что у него на лице, нельзя было. Только пошел он быстрее и исчез за крайним домом.

Какой-то шум донесся издали. Пацаны назад бегут. И кричат наперебой:

– Танцует! Танцует фриц! Пилотку об землю…

Когда стемнело, отправились к шоссе. Военнопленные помогали искать болотце, снаряды, а потом несли их к мосту, помогали закладывать в бетонную трубу. Может быть, потому, что рядом были эти переполненные счастьем шестеро военнопленных, очень как-то хорошо, здорово было на душе. И так легко все делалось.

Потом возвращались на поселки и все рассказывали друг другу, какая (до облаков!) была вспышка, как ахнуло.

В Зорьке встретили Кучугуру. Расспросил про операцию, потом, словно между прочим, сказал:

– А у вас, я слышал, перемирие с немцами.

Молокович стал горячо объяснять.

– Меня убеждать не обязательно, – бросил Кучугура.

– Ну и ладно, – сказал Коренной, – бог не выдаст – свинья не съест.

Ничего вроде не изменилось. Но уже не могли не думать, не говорить о случившемся, о проклятом немце. И уже было почему-то неловко перед военнопленными: еще подумают, что партизаны боятся кого-то, чего-то.

На посту всех задержали. Так и положено, если ты пришел с новыми людьми. Военнопленные сразу притихли, примолкли, и это злило. А еще часовой поинтересовался:

– Это вы там фрица отпустили?

– Целый полк, – мрачно возразил Вася-подрывник.

По лагерю шли следом за Мохарем, нарочно зычно разговаривали со встречными, громко смеялись, а Толя думал об одном: в лагере ли мать. И не знал – как лучше…

У штаба увидели Колесова: он садился на лошадь, Вася Пахута доложил, что задание выполнено.

– Что ж это вы? – спросил Колесов, разбирая поводья. – Ну, были бы новички, а то старые партизаны. Дадите объяснение. – И посмотрел на Мохаря.

– Сдавай оружие, – приказал Мохарь.

Колесов, не оглядываясь, уехал.

Вася улыбался, Коренной был мрачен, Молокович пытался что-то растолковать, в чем-то убедить Мохаря. А Толе было очень неловко перед новичком Колей и военнопленными. Виноватые и растерянные, военнопленные стояли в сторонке. Тот, которому отдали немцеву винтовку, переминался с ноги на ногу, не знал, как ему быть.