Питер Устинов - Побежденный

— Почему? — спросил Ганс, внезапно ощутивший гордость своей любовью. Как долго она длится!

— Почему? — прошептал Бремиг. — Значит, признаешь, что влюбился.

— Мой отец был влюблен в мою мать.

— А ты влюблен в девку.

— Замолчи!

Бремиг лениво потянулся и подумал, что, кажется, обладает невероятной способностью раздражать младших по возрасту, но старших по званию.

— Мой дорогой Ганс, мы все обречены, от самого жалкого рядового до самого надменного генерала. Ждать конца очень неприятно, и давай не осложнять себе жизнь, обижаясь на искренность.

— Хватит об этом.

— Как угодно, герр майор, как угодно. Но попомни мои слова, ты уничтожаешь скудные возможности выжить тем, что примешиваешь к делу чувства.

— Ты только что сказал, что все мы обречены, — заговорил Ганс со вновь проснувшимся интересом. Ему нравилось говорить о том, что будет после войны. — Теперь ведешь речь о выживании.

Бремиг улыбнулся.

— Я никогда не теряю надежды полностью, и если будет хотя бы один выживший, намерен оказаться им.

Ганс нахмурился.

— Что ты собираешься делать? Бремиг загадочно пожал плечами.

Пятнадцатого августа союзные войска вторглись на юг Франции. Двадцать третьего был освобожден Париж. Третьего сентября немцы оставили Брюссель. В державах «Оси Берлин — Рим» вспыхнули лихорадочные надежды, когда первая ракета «фау-2» поразила восьмого сентября Лондон, но этот факт почти не отразился на ходе военных действий. Однако немцы, поддерживаемые надеждой на чудо, упорно сражались в Италии. Было ясно, что их поражение — лишь вопрос времени. Шестнадцатого декабря началась мощная немецкая операция в Арденнах, но в тот же день стратегически важный город Фаэнца в Италии перешел в руки союзников. Грутце носился повсюду, призывая свои войска к предельным усилиям. Сорок четвертый год Германия пережила, но в начале сорок пятого русские перешли границы Рейха, а седьмого марта американцы форсировали Рейн.

— Нашу армию в Италии бросают в беде, — выл в предсмертном страдании Грутце, но все его вопли не могли помешать Восьмой армии занять плацдарм между озером Комаккьо и Равенной второго апреля, Пятой — три дня спустя овладеть Лигурийским побережьем. Хотя ревностные нацисты двенадцатого апреля провозглашали тост по случаю смерти президента Рузвельта, им пришлось смириться с тем, что союзники в тот же день перешли реку Сантерно.

Шестнадцатого апреля американцы вошли в Нюрнберг, место многочисленных фашистских сборищ, и Грутце с налитыми кровью глазами расхаживал взад-вперед, вопя, как раненое животное. Двадцать первого Второй польский легион занял Болонью, и Грутце с трудом удалось удержать от контрнаступления собственными силами. Унижение от военного успеха поляков после решительной победы немцев в тридцать девятом году было для него нестерпимым. Три дня прошло в ожесточенных боях, а потом Феррара, Специа и Модена почти одновременно пали. Река По была форсирована. Несколько часов спустя русские и американцы встретились в Германии. Еще через несколько Мантуя и Парма разделили участь других городов. Еще через несколько часов была взята Верона. На севере бурлило восстание. Итальянцы овладели Генуей и сражались за Милан. Снова унижение. Еще несколько часов, и французы, разбитые в сороковом году, вступили в Италию с запада и захватили Вентимилью. Еще несколько, и пали Брешия с Бергамо. Американцы достигли швейцарской границы у озера Комо. Муссолини и большую часть его кабинета схватили и расстреляли соотечественники. Поскольку смерть Муссолини сделала Гитлера вдовцом, он женился на Еве Браун. В Италии шли разговоры о капитуляции. Двое делегатов обсуждали этот вопрос в Казерте. Гитлер завершил свою свадьбу в огне, а Грутце лишился голоса. Еще несколько часов, и новозеландские войска в Италии встретились с югославскими партизанами. Грациани приказал фашистам-республиканцам сложить оружие. Берлин сдался русским. В полдень второго мая военные действия в Италии прекратились.

В это время Ганс находился в Савоне. Он не стал тратить время на прощание с кем-то из товарищей по оружию. Бремиг исчез накануне вечером. Солдаты сидели понурыми группами. Ганс отправился в гавань, носившую следы жестокой бомбардировки, и зашел в бакалейную лавочку. Там, наведя пистолет на перепуганного владельца, потребовал у него штатский костюм. Собираясь уходить, заметил торчавшее из-за большого мешка велосипедное колесо. Заставив владельца отодвинуть мешок, взял велосипед и бросил на пол свой мундир в виде платы. Потом, неистово крутя педали, поехал в северо-западном направлении, от Генуэзского залива к горе Кадибона. Он хотел отъехать подальше от ненадежной прибрежной дороги, а потом вернуться в центр Италии, во Флоренцию. Среди крутых склонов Кадибонского ущелья велосипед стал хуже, чем бесполезным; Ганс бросил его и пошел пешком, помахав рукой нескольким обогнавшим его грузовикам с поющими итальянцами. Одна из этих машин, украшенная красными флагами и щетинившаяся стрелковым оружием, замедлила ход, чтобы подобрать его. Это предложение Ганс благоразумно отверг, предложив ей оживленными жестами следовать дальше.

Когда стало темнеть, Ганс зашел в одиноко стоявший фермерский дом и потребовал еды. Доброжелательные люди поглядели на него с подозрением. Лигурийцы и в лучшие времена не особенно разговорчивы по сравнению с другими итальянцами, но он находчиво представился им «Inglese-prigioniero» [51] Англичанином-военнопленным (ит.). , и они радушно приняли этого союзника-блондина с севера.

— Tedeschi finiti! С немцами покончено! — сказали они, громко смеясь и хлопая в ладоши, и Ганс радостно согласился с ними.

— Да, да! — рассмеялся он. — Si, si! — и все засмеялись снова.

На ночь хозяева предоставили ему кушетку, с блестящей находчивостью уложив пятерых членов большой семьи в одну кровать. Утром дали ему из скудных запасов вина и хлеба на дорогу, собаки лаем проводили его, виляя хвостами в полном соответствии со щедрым гостеприимством хозяев.

В одиннадцать утра Ганс дошел до деревни Дего и свернул на восток, к Понтиврее, которую два часа спустя обошел стороной, с аппетитом поел, присев на склоне горы Фиово, и тут дневная жара сморила его. Проснулся он от внезапной прохлады раннего вечера и отправился через Сасселло к шоссе, ведущему от побережья к Александрии. Ясная ночь мягко опустилась на горы, и, глядя на далекие вершины, безмолвные и холодные под диадемами мерцающих звезд, Ганс радовался легкости своих шагов, несущих его к возлюбленной. Непривычно было находиться посреди ландшафта без грохота орудий и сернистых запахов сражения, быть одному посреди такого простора. Холодный, но не морозный воздух устремлялся в его легкие, нежно овевал лицо, отчего щеки заледенели. Когда Ганс прикоснулся тыльной стороной ладони к земле, она была еще теплой от солнца, чистой, не орошенной кровью.