Владимир Кошута - «Обезглавить». Адольф Гитлер

— Отец, если возможно, то не откажите мне в небольшой радости.

— Какой? — поспешно отозвался Герджес.

— Передайте вот это письмо моим детям.

Она взяла со столика сложенный вчетверо лист, протянула Герджесу. Минуту поколебавшись, он взял письмо, развернул и начал читать.

«Мои дорогие мальчишки Вадик и Ника, — писала уверенным, твердим почерком Марина, — Пройдут годы, вы станете взрослыми и, надеюсь, поймете меня. Все кончено — пытки, допросы, бессонные ночи и тревожные дни ожидания смерти. Это последняя ночь, когда я еще с вами. Утром меня казнят».

Герджес почувствовал, как на глаза навернулись слезы. Он недовольно тряхнул головой, будто освобождая ее от не вовремя нахлынувшей слабости, минуту помедлив, продолжил читать.

«Это последнее мое письмо к вам. Я не боюсь смерти и надеюсь принять ее спокойно и гордо. Я выполняла свой долг перед Россией. Бельгией, семьей и вами. Сделала все, что могла, чтобы люди и вы были счастливы. Смерть близка, но как не хочется умирать! С какой радостью я прижала бы ваши вихрастые головки к своей груди, осыпала вас поцелуями, — Хотя бы минуту такого материнского счастья!»

Герджес ощутил, как у него сбилось дыхание — такое откровение своей чистотой и обнаженностью чувств было сильнее любой исповеди. Он скользнул взглядом на Марину и обнаружил ее сидящей в напряженной, выжидательной позе, смотревшей в зарешеченное, забранное снизу железным щитом, окно. Через него была видна лишь небольшая частица неба, загоравшаяся зарей нового дня, который ей уже не суждено было видеть. В прищуренных глазах Марины он уловил неуемную боль и какой-то миг смотрел на нее с искренней жалостью. Ему, привыкшему к жестокостям тюремного режима, ожесточившемуся к человеческим страданиям и мукам, такое отношение к Марине показалось более, чем странным. Его интерес к ней начал переходить рамки дозволенного и он попытался подавить возникшее чувство сострадания.

«Пройдут годы, вы станете взрослыми, но не забывайте, что в вас течет русская кровь. Когда-нибудь она позовет вас на Родину ваших родителей, дедов и предков. Поклонитесь же России от меня низким поклоном, передайте, что я ее очень любила. Прощайте, дети мои. Любите друг друга. Ваша мама».

Герджес неторопливо свернул письмо, опустил голову, приняв озадаченный вид. Он не имел права брать у заключенных письма и передавать кому бы то ни было на воле. Это каралось законом, церковью. Но взбудораженная совесть не унималась в нем и не поддавалась холодному рассудку, официальным запретам. Он не стал на сторону Марины — это было бы слишком. Но где-то в глубине его души мужественная русская женщина затронула до сих пор самому ему неведомую струну и эта струна зазвучала с такой силой, что звук ее он подавить не мог. Он боролся с самим собой.

— Дочь моя, я не могу выполнить твою просьбу, ответил Герджес потускневшим голосом и Марина уловила в нем колебание. К тому же он не возвращал ей письмо и держал его в руках так, будто не знал, куда девать — вернуть ей, положить на столик, где оно до сих пор лежало или взять с собой. Она обратила на него болезненно молящий взгляд, сказала:

— Я стану перед вами на колени, чего до сих пор никогда не делала. Разве только перед Богом.

— Что ты? Что ты, дочь моя! — энергично запротестовал Герджес и, сдерживая ее, положил на плечо руку.

Марина не сводила с него болью наполненного взгляда, а он молчал, сосредоточенно думая. Внутренняя борьба отражалась на его лице, выражение которого поминутно менялось и становилось то добрым, и тогда у Марины разгоралась теплившаяся надежда, что он передаст письмо детям; то строгим, и тогда у нее замирало и холодело в груди сердце. Но вот он подавил душевную раздвоенность, молча спрятал письмо в сутану и Марина ощутила мгновенное облегчение.

— Дочь моя, — обратился к ней Герджес, — я преклоняюсь перед твоим мужеством, но твой час пробил. Исповедайся.

Он встал с края койки, где все это время сидел, осенил Марину крестным знамением. Поднялась и Марина, с искренней признательностью посмотрела на него, на какой-то миг задумалась, словно решая, как поступить, затем ответила:

— Отец мой, совесть моя перед Богом, Родиной и семьей чиста. Я свершила правый суд над тем, кто первый взял в руки оружие. Простите меня великодушно, но мне исповедь не нужна. Но перед смертью я хочу спросить Вас, отче, как могло случиться, что ваша католическая и протестантская церковь могли благословить фашистов на войну, и они залили кровью всю Европу, пошли войной против моей России? Разве в вашем сердце человека, который ближе других стоит к Богу, слышит его голос, нет боли за кровопролитие, человеческие страдания?

Слова Марины, обладавшие определенной долей истины, проникали в сознание Герджеса и он поторопился закончить разговор.

— Да видит Бог, я исполнил свой долг, — сказал он, посмотрел на нее прощальным взглядом и вышел.

А минутой позже распахнулась дверь камеры и холодный звучный голос произнес:

— Выходи.

Марине показалось, что на небе, серым, предутренним лоскутком видневшимся в малом просвете окна, ярким пламенем сверкнула молния и пронзила ее тело, которое от неожиданного и сильного удара качнулось. Чтобы не упасть, она схватилась рукой за спинку стула, стараясь не подчиниться навалившейся слабости. Каких-то нескольких секунд потребовалось ей, чтобы овладеть собою. Из открытой двери на нее дохнуло могильным запахом смерти, но она не испугалась. Наоборот, гордо подняв голову, пошла к выходу, подумав: «Надо идти, как ходят на эшафот русские люди, когда их на Родине казнят фашисты».

Ее вели по длинным коридорам кельнской тюрьмы. Громким эхом раздавались в них шаги конвоиров и сквозь их грохот до ее слуха из тайников памяти доносились слова мужа и детей. Юрия: «Я пью за твое долголетие и вечную молодость». Детей: «Мамочка, мы тебя очень любим». «И я тебя люблю, мамочка». А ей хотелось на весь мир крикнуть: «Прощайте, люди! Помните обо мне!»

25 февраля 1942 года Людмила Павловна Шафрова получила официальное извещение о казни Марины. В нем говорилось:

«Суд Верховной полевой комендатуры 672. Брюссель, 25.11.1942 года. Госпоже Людмиле Шафровой. Брюссель-3, ул. Луи Сохе, 47. Настоящим сообщаем Вам, что смертный приговор, вынесенный 20.XII.1941 года Вашей дочери Марине Марутаевой, приведен в исполнение 31.1.1942 года в Кёльне».

Героиня настоящего романа Марина Александровна Шафрова-Марутаева, говорила, что нужно кому-то первому бросить с горы хотя бы маленький камень и, падая вниз, он увлечет за собой лавину, которую невозможно остановить.

Она сама бросила этот камень, своим бессмертным подвигом показав бельгийцам, как надо бороться с фашизмом и они последовали ее примеру. К концу войны движение Сопротивления фашизму в Бельгии насчитывало в своих рядах десятки тысяч патриотов, среди которых было много советских военнопленных, бежавших из немецких лагерей. Наибольшую силу в сопротивлении составляла Армия партизан, которую создали бельгийские коммунисты.