Владимир Кошута - «Обезглавить». Адольф Гитлер

— Кто она, эта женщина? — глухо прозвучал голос Нагеля.

Старцев и сам думал об этом. С того момента, когда Нагель объявил ему об убийстве Крюге, он потерял покой. Без устали мотался по Брюсселю, под различными предлогами навещал семьи русских эмигрантов, и о чем бы не говорил с ними, неминуемо сводил разговор к убийству Крюге, надеясь услыхать что-то такое, что могло навести на след убийцы. Он был убежден, что владел искусством утонченного понимания психологии русского эмигранта, его мыслей, чувств, настроений, и это понимание заронило в его сознании мысль о том, что убийство Крюге мог совершить кто-либо из русских.

Придя к такой мысли, он часами просиживал в своем кабинете, с дотошностью исследователя изучая годами накопленные материалы на русских эмигрантов. Архиву Старцева Нагель мог позавидовать. Чего только не было припрятано в несгораемом сейфе с хитроумными секретными замками! В нем хранилась редкостной работы металлическая шкатулка с картотекой на белых эмигрантов, с которыми когда-либо сводила его судьба. Графы картотеки разработал он сам, учитывая при этом все — и заслуги перед монархией, белой армией, преданность «белой идее», и лояльность к бельгийским властям, и политическую ориентацию. С оккупацией Бельгии в картотеке появилась новая графа «отношение к немецкой администрации, Адольфу Гитлеру». Это была самая важная графа. Ответ на нее нередко определял судьбу эмигранта.

Подслушанный разговор бельгийцев о том, что Крюге убила женщина, заставил Старцева вновь вернуться к своему архиву, картотеке, придирчиво пропустить через свое сознание все, что знал о русских женщинах в Брюсселе, Бельгии, мысленно выискивая среди них ту единственную, которую следовало выдать гестапо. Да, он знал многих русских женщин, вынесших на своих хрупких плечах такую тяжесть эмигрантской жизни, под которой порой не выдерживали, сгибались плечи мужчин. Среди них, бесспорно, были и такие, о которых писал Н. Некрасов: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». «Так кто же из них? — спрашивал себя Старцев, перебирая в руках карточки на русских женщин, — Может быть, эта? А, может быть?…» В его руках появилась карточка Шафровой-Марутаевой Марины Александровны и он ощутил себя так, словно сейчас, а не в январе 1940 года, натолкнулся на ее горячий взгляд в квартире после возвращения Шафрова из советского посольства. Он запомнил ее решительную готовность защищать отца. «Может быть, она?» — билась в его голове вопрошающая мысль. Он вспоминал все, что знал о ней лично, что говорили другие эмигранты, что в разное время заносил на карточку: «Учится средне. По характеру спокойная, несколько замкнутая и стеснительная. Ничем среди сверстниц не выделяется. Любит поэзию. Много читает». Это гимназические годы. «Работница внимательная и старательная. В обращении со всеми ровная. Сильно любит семью и своих детей. Верующая. Христианка. К обсуждению политических вопросов безразлична. Желание вернуться в Россию изъявила скорее под влиянием отца, чем по своей воле. Благонадежна». Это за время работы на швейной фабрике. Он вспомнил ее — среднего роста, худощавую, постарался мысленно представить ее в роли убийцы и после некоторого размышления отрицательно покачал головой, — «Нет, не она. Разве могла она, мать двух малолетних детей, пойти на верную смерть? Нет, не она, — утверждал он себя в своем выводе, — Так, кто же тогда?»

Старцев ощутил душное беспокойство от того, что не мог остановить своего подозрения на какой-либо женщине, о которой можно было доложить Нагелю. Он привалился затылком к спинке кресла и, прикрыв глаза, в узкие щелки смотрел в потолок, словно отыскивая на нем имя убийцы. Он знал, что идти к Нагелю с пустыми руками нельзя. Фашисту, как голодной и злой собаке, надо было бросить хоть какую-нибудь кость, чтобы смягчить ярость, отвести от себя гнев. «Кого же тогда принести в жертву? — с холодной расчетливостью решал он судьбу своих русских соотечественниц, — Кого?»

Эти размышления постепенно поворачивали его злопамятную и мстительную натуру к чудовищной мысли — воспользоваться сложившимися обстоятельствами и руками гестапо свести счеты с теми женщинами, которые имели смелость ответить на его пылкую страсть унизительным отказом, не стали его любовницами. Веки Старцева дрогнули, сделав и без того узкие щелки глаз еще уже. Мстительный огонь полыхнул в них, когда он вспомнил тридцатипятилетнюю красавицу Веронику Хабарову, которой не было равной в Брюсселе, да и во всей Бельгии. Это было в ресторане «Националь» на рождественские праздники 1939 года, куда собрался почти весь цвет русской эмиграции в Бельгии. Было шампанское, заморские вина, коньяки и, конечно, смирновская водка. Были музыка, артистки варьете и даже ни весть откуда взявшиеся цыгане. Все напоминало далекое время подобных праздников на Родине. Веселье по-русски широко, разгульно гремело в ресторанном зале. Радовалась душа, счастьем наполнялось сердце, разливая по жилам хмельную русскую кровь. Хотелось хотя бы в этот праздничный вечер забыться, что ты находишься в осточертевшей тебе загранице, среди охмелевших от вина и счастья общения соотечественников, ощутить себя русским человеком.

Старцев был в ударе. Словно сбросив с плеч груз двух десятков лет, он почувствовал себя молодым офицером, жизнь которому еще кажется в розовом цвете, а молодая самоуверенность, сознание своей неотразимости позволяют делать головокружительные поступки.

Весь вечер он не отходил от Вероники, польщенный ее вниманием и расположением. Несколько танцев, отданные ему Вероникой, вконец взбудоражили его и он довольно уверенно и настойчиво предложил ей интимную встречу в номере гостиницы. Это был удар для писаной красавицы. Она вдруг приостановилась на танцевальном круге. На ее лице сначала застыло недоумение, сменившееся затем такой брезгливой гримасой, которую до сих пор не растворило в его памяти время. Унизительно смерив его взглядом, она ответила с отвращением: «Встретиться с вами? Старым пщютом? Бр-р-р». Вероника вздрогнула, как от прикосновения к чему-то гадкому, и, оставив его, пошла на свое место. Нет, Старцев не забыл этого.

— Кто она, эта женщина? — вновь прозвучал в кабинете сумрачный голос Нагеля, обрывая размышления Старцева.

— Я не исключаю, господин штурмбанфюрер, — осторожно начал он, — что это могла сделать и русская женщина.

— У вас есть на этот счет какая-то информация?

— Я, не могу позволить себе утверждать точно. Но есть основание полагать, что это могла сделать госпожа Хабарова Вероника.

— Какие основания?

— Я достаточно хорошо знаю ее образ мышления, настроения. Неоднократно ранее был свидетелем ее просоветских высказываний. Нагель задержал на лице Старцева требовательный, холодный взгляд, и тот продолжил.