Андрей Семёнов - Пятая рота

Здравствуй, мама.

Всё. Дело встало. О чем писать дальше, я не знал.

Дела у меня идут хорошо, служба тоже идет нормально.

Глубокие мысли, но надо переходить к главному и успокоить родительницу. Перед самой отправкой из учебки, темной ночью, когда все патрули спят в комендатуре, я сорвался в самоволку и с переговорного пункта позвонил домой. Телефона дома у меня никогда не было, поэтому в бланке заказа я указал деревню. Трубку взял дед и в короткой трехминутной беседе я его клятвенно заверил, что распределился никак не в Афган, а куда — военная тайна и напишу об этом с нового места службы, если командир разрешит. Венгрия и Чехословакия отпадали. Монголия была чуть лучше, но врать, так врать. Красиво и с размахом.

По распределению я попал в Индию. Младшим военным советником при посольстве. Буду служить на радиостанции, которую изучал в учебке. Служба у меня теперь в штатской одежде, под кондиционером. За окнами джунгли, в которых прыгают обезьяны и бабуины.

Хорошо придумал! И про Индию, и про джунгли, и про бабуинов. Какая, в сущности, разница — Индия или Афган? Вот только джунглей не было верст на триста, а бабуины не прыгали по веткам, а стирались в умывальнике.

Так что ты зря волновалась за то, что я попаду в Афган. Видишь теперь, как все удачно получилось. Вот только отпусков здесь не дают и посылки из дома не принимают. Но и так у меня всего полно, а едим мы с посольскими в гражданской столовой.

Вроде все. Как освоюсь, напишу еще.

Кого из нашего двора взяли в армию?

Передавай всем привет.

Я успел запечатать письмо в конверт и написать адрес, как пришли земляки. Они уже были слегка «на взводе» — это было понятно по их хихиканью и от них пахло бражкой и коноплей.

— Пойдем, земляк, отдохнем, — Вован по-братски обнял меня за плечи.

— Не могу, пацаны, — начал оправдываться я, — Востриков обещал мне голову оторвать, если не увидит меня в строю. А скоро уже идти на фильм.

— Детсад, ей богу! — вздохнул Санек, — взрослые мужики, а как маленькие, все за ручки держитесь. Вы еще в пары постройтесь, когда в кино пойдете.

— Да ладно, тебе, — унял его Вован, — тут такое дело: мы завтра уезжаем. Надо бы посидеть напоследок.

— Куда? — не понял я.

— Как куда? Домой! Домо-о-ой. Понял?

У меня упало настроение: только, можно сказать, познакомился с земляками, и вот, они уезжают на дембель, а я остаюсь в полку. Без земляческой опеки. Но проводить земляков было все-таки нужно.

— Ладно, мужики, — согласился я, — я с фильма «свинчу» и приду в каптерку.

— Добро! — земляки хлопнули меня по плечу и ушли по своим дембельским делам: взрывать косяк и догоняться бражкой.

Все время до фильма я провел как на иголках, не решаясь сорваться в каптерку шестой роты. Востриков вернулся после ужина и я постарался попасться ему на глаза, чтобы мужик не переживал напрасно — тут, я тут, товарищ капитан. Мы строем пришли в летний клуб и я выбрал себе место с краю последнего ряда, чтобы, когда пойдут титры, рвануть к землякам.

В каптерке уже не просто шло веселье, а стоял алкогольно-наркотический угар. Был накрыт такой же стол как вчера. В чайниках плескалась брага, в двух котелках остывал плов, по столу катались апельсины и яблоки. Между ложек валялось разбросанное печенье. Шестая рота провожала своих дембелей. Все были мне знакомы по вчерашнему загулу. Мирон, сменившись с караула, спал прямо за столом, уперев в него руки и положив на них голову. Пять дембелей и три деда сидели вокруг стола уже изрядно поднабравшиеся. Все говорили разом и никто не слушал другого. Трезвый был только Барабаш — ему как дежурному по роте положено было явиться после отбоя к дежурному по полку, дать раскладку по личному составу и доложить, что шестая рота «отбилась» без происшествий. Поэтому, он единственный, кто сидел с закрытым ртом. Мое появление бурно приветствовалось земляками и снова повторился вчерашний «круг почёта»: косяк, кружка бражки, зверский аппетит и пожирание плова. Учитывая мое вчерашнее разобранное состояние и уже имея кое-какой опыт, в этот раз я отделался двумя затяжками чарса и половиной кружки браги. Дембелям и дедам вольно колобродить хоть до утра, а мне сегодня еще в строй вставать. Нужно быть в форме, а не болтаться жалкой и беспомощной сосиской. В дальнем углу под вешалкой с шинелями я обнаружил гитару и уселся ее настраивать.

— Так ты еще и играешь?! — восхитились дембеля, — а ну, сбацай нам.

От чего же не сбацать, когда хорошо просят и настроение есть? И я запел песню, которая во дворе у нас пользовалась бешеной популярностью:

Эту песню нельзя было просто петь. Ее надо было обязательно орать. Песня и без того не тихая, помноженная на десяток хрипло-пьяных голосов, грянула в каптерке. Еще второй припев был выкрикнут нами до конца, как дверь в каптерку распахнулась настежь и на пороге нарисовался Малёк. Должно быть, на звук приплыл. Пытаясь разглядеть всех присутствующих, он вытянул шею, вглядываясь в полумрак каптерки. Свет тусклой лампочки-сороковки едва пробивал плотные слои табачного дыма и лиц было не разобрать.

— У вас никого из карантина нет? — поинтересовался Малек у крайних.

Ему не успели ответить.

Мирон открыл один глаз, уронил руку под стол, что-то там нашарил и через секунду неожиданно и быстро метнул лейтенанту в голову. Тяжелый горный сапог со стальными треконями на подошве грохнул в дверь, оставив в досках глубокие выщерблены. Малек успел-таки захлопнуть ее, защищаясь от броска. С такой реакцией — в Олимпийскую сборную. А иначе — верная смерть. Или контузия.

— Кто это, Саня? — спросил Мирон Барабаша.

— Да-а… — отмахнулся Барабаш, — летеха из карантина.

— А сколько он служит?

— Может, с неделю в полку.

— А что ж он, придурок, без стука в каптерку заходит? Его там, где воспитывали, вежливости, что ли, не выучили?

Мирон снова положил голову на руки и моментально заснул. Сутки в карауле и принятая «доза» снова сломали его.

Я несколько подивился такому обхождению рядового с офицером и сразу же вспомнил, что мне уже пора обратно в модуль. Задерживать меня никто не стал.

На вечерней проверке Востриков, выкликая мою фамилию, недоверчиво посмотрел в мою сторону, убедился, что я в строю, прочитал еще пять-шесть фамилий и объявил:

— Отбой — сорок пять секунд.

Сорок пять? Если отбой, то духам и двадцати много! В учебке мы сотни раз отрабатывали «отбой-подъем» и свои движения по раздеванию-одеванию довели до автоматизма.

Три самых сладких слова для молодого бойца: «Отбой», «Обед» и «Письмо».